— Оль, ты издеваешься? — Марек раздражённо смотрит на часы, на
которых без двух минут то время, когда они должны выходить.
— Ты что-то сказал? — слышится приглушённый дверью спальни
голос.
— Слэчно Щенкевич, будьте так добры, явитесь уже пред мои
светлые очи, — издевательски повторяет он, всё ещё чувствуя себя
неуютно под подозрительным взглядом Ириам.
Словно эта собака точно знала ход его мыслей.
— Ты в курсе, что на такие мероприятия принято опаздывать? —
Голос приближается и, подойдя к нему, Оля поворачивается то одной
стороной, то другой.
— На собрание волчьих кланов не опаздывают.
Его удовольствие от представленного вида вполне вписывается в её
планы, потому что Оля насмешливо фыркает.
— Значит, я буду первой. Как тебе?
Как ему? И Марек бы притворился, но чёрта с два он может скрыть
истинно мужской оценивающий взгляд, как всегда вылезший не ко
времени.
— Гхм, — прокашливается он. — Может, переоденешься? Во дворце
холодно, а ты только из больницы.
— Меня выписали три месяца и полтора дела назад, — хмыкает она,
задумчиво обводит взглядом собственную гостиную и идёт за сумкой,
оставшейся лежать на острове.
— Почему полтора? — хрипло и с желанием никуда не идти.
Нет, это невозможно. После той её самоубийственной выходки он
чувствует рядом с Олей слишком много лишнего. И это мешает.
— Потому что найти на теле кровь убийцы и поймать его в тот же
день не дело, а так, побаловаться только.
— То есть тебе нужны кровавые ритуалы, могущественные ведьмаки и
полутораста летняя предыстория? — Пусть она смеётся, но позволяет
ему вольности.
Например, коснуться замороченного кулона, спускающегося до
середины обнажённой спины. Коснуться, и лёгким, якобы случайным
движением спуститься до поясницы.
— Мне нужен интерес, — ёжится Оля, поведя плечами, — а
предыдущее убийство отдавало тухлятиной.
— В следующий раз могу снова посадить тебя в камеру, чтобы было
интереснее, — фыркнув, он тянется через неё, чтобы забрать ключи от
машины. И это она тоже позволяет.
— И кто тогда будет делать всю грязную работу? — Оля
поворачивается с усмешкой, находясь от него на расстоянии каких-то
двух пальцев. — Отлично смотришься.
— Вот давай без этого, — кривится он, отстраняется и первым идёт
на выход.
— А что не так? — Цоканье туфель преследует, но такой слежке он
только рад. — Петя сказал, что ты там большая шишка, сын Главы над
главами, так что парадный костюм вместо бесконечных футболок вполне
вписывается в роль.
— Калата бы лучше акты быстрее сдавал, а не языком чесал направо
и налево. — Марек спускается первым, придерживая Олю под локоть,
иначе ей нечем стало бы приподнимать подол длинного платья.
— Зато он много рассказал мне про все эти ваши заморочки, —
покачав головой, она отпускает его руку, выходя на брусчатку.
И пусть до машины два шага, но взгляд не отпускает стройную
фигурку, осторожно переступающую с камня на камень. Ещё бы, в
таких-то туфлях.
— А должен был рассказать ты, — вскользь замечает Оля, дойдя до
машины. — И не вчера, как Петя, а неделю назад, как только узнал о
вечере.
— У тебя нашёлся информатор поболтливее, — недовольство
прорывается, заворочавшимся в глубине сознания зверем, но к этому
он почти привык.
— А что, ревнуешь? — Вскинувшись, Марек видит, что Оля без
насмешки, но всё же улыбается, впервые настолько чётко обозначив их
непонятные отношения.
— А если да?
Два хлопка и они сидят в тёплом, не успевшем ещё остыть, салоне
авто.
— Глупо и недальновидно, — вроде бы бесстрастно пожимает плечами
она, но ему виден уголок, дёрнувшихся в улыбке, губ. — А к трупам
не ревнуешь?
— Они не треплются о чём ни попадя, — хмыкнув, Марек заводит
мотор.
— Это смотря с кем.
***
— Оля, ты просто… — Петя восторженно цокает языком, поворачивая
меня вокруг своей оси, как на рынке.
