Последнее движение кистью оставило после себя лишь
разочарование. Оно не похоже на чувства художников, которые
написали картины и столкнулись с горьким привкусом потери ещё одной
возможности к душеизлиянию, ведь я разочаровался не в своей работе,
а в самом себе.
Всё ещё свежий след жёлтой краски, оттенок которой подобран для
полевого цветка, завершил мою затею, некогда казавшуюся такой
чувственной. Словно колорит выражал на холсте мою любовь к Лавьен,
интерес к прогулкам, наполненным ароматами цветов и женских духов,
и всё это на фоне полноты красок местных равнинных краёв. Мне
всегда думалось, что живопись – это лучшая форма самовыражения, но…
неужто я написал эту картину? Неужели я увековечил в ней не
собственный взгляд на мир и его красоту, не искренность своих
чувств, а какой-то внутренний недуг? Неужели это деяние света - я
сам?
«Этого просто не может быть!» - беспрестанно повторяю я себе,
предаваясь низкому самообману, но даже это не принесло желанного
успокоения. Картина, к сожалению, «не мертва»; она проклята! Нет.
Осквернена! Снова… мне снова привиделся отвратительнейший цвет
низости человеческой природы. Тот самый, въевшийся в память в день
празднества внутреннего вдохновения, когда музы пришли ко мне и
направили на путь через мост над речушкой Карнэ, где местные
незамужние дамы осыпают улыбками холостяков, к числу которых
отношусь и я. Тяжело вспоминать тот день, когда я впервые увидел
этот губительный чёрный цвет…
Случилось… я… да я даже не знаю, как назвать пережитое
потрясение. Да и чёрт с ним с этим названием, куда больше меня
настораживает возникающее чувство дежавю, словно я раз за разом
переживаю одно и то же событие. Но разве такое возможно? Конечно же
нет. Разумеется, то самое «потрясение» случилось лишь раз, а
началось всё месяц назад.
***
Да, получилось! Только что отец отплыл по делам во Францию, куда
я не горел желанием попасть, да и не попал, потому что мастерски
симулировал лёгкую простуду. Придётся изображать из себя больного
перед прислугой и пить лекарства, но это наивысшее зло в моём
спектакле. Каков же хитрец… да я актёр, человек искусства!
Я всегда был не в восторге от торговли и её правил, о чём отец
подозревает, но своего искреннего разочарования никогда не выкажет,
не такого порядка он человек. И всё же, когда-нибудь мы будем
вынуждены сойтись в непримиримом споре о моём будущем, но я не
видел себя достойным наследником всеми уважаемого владельца
крупнейшей в штате ткацкой фабрики Роберта Мастерсона, наладившего
торговлю несравненного качества тканями и поставку готовых женских
туалетов для магазинов одежды по всему штату. Весь текстиль
доставляют прямиком из Франции, этим отец поспособствовал росту
благосостояния нашей семьи и капиталов инвесторов, а вкупе с этим
уменьшению безработицы, что особенно радовало губернатора штата.
Боюсь, мои потуги в освоении семейного дела и сохранении
материального благополучия не пошли бы ни в какое сравнение с
заработанным отцом за последний год состоянием и вложенных в
семейное предприятие трудов. Но в этих торговых и, по большей
части, политических игрищах счастье не обошло стороной и меня, по
крайней мере, в сердечном плане.
Вот уже третий день я наслаждался свободой, предоставившейся мне
мнимой болезнью, проводя всё время за чтением бульварных романов,
как совершенно неожиданно экономка Эдда известила о прибывших
гостях:
- Вас желает видеть миссис Лаура Нотиннес.
- Супруга сэра Нотиннеса? – поинтересовался я с искренним
удивлением.
Эдвард Нотиннес уважаемый человек, владелец ряда крупных
торговых кораблей и нескольких парфюмерных лавок, а с недавних пор
ещё и важный деловой партнёр моего отца. Я виделся с ним лишь
дважды, пока сопровождал отца на нашей семейной фабрике, но вот
миссис Нотиннес, я не имел чести знать, как, впрочем, и
желания.
