Черный человек

Он ломится в дверь моей квартиры. Кулаки бьют по поверхности деревянной двери, а голос разносится по подъезду хрущевки.

– Прости меня! – кричит Миша. – Я никуда не уйду, пока ты меня не простишь!

Я крадусь из коридора в спальню и горько поминаю прабабушку, которая в далеком шестьдесят втором предпочла первый этаж четвертому.

В окно тихонько стучат ветки клена. Надо было поставить решетки. Уродливые, в виде то ли солнышек, то ли лучей радиации. Дура – поверила же фирме, что хороший стеклопакет не так просто взломать снаружи. Да и не окраина же – с тех пор как в пяти минутах открыли станцию метро, здесь появились и транспортно-пересадочный узел, и ТЦ – в общем, спальный район стал локальным центром мира.

– Варя! Варя! Я никуда не уйду! – воет Миша.

Я все жду, когда же хлопнет дверь в подъезде. Жду, что-то кто-то крикнет: мол, да задолбал ты уже, заткнись! Или, может, Миша уйдет сам – устав или просто поняв, что ловить нечего.

Но нет. Соседи, если и проснулись, то притаились за двойными дверями и наблюдают сквозь глазки за ночным представлением. Я представляю чаты в телеграме, куда прямо сейчас летят сообщения, кружочки и голосовые: ну и пипец здесь у нас происходит, во вторую квартиру псих ломится.

А остальные, наверное, спят. Маски, беруши, мелатонин – джентльменский набор москвича.

– Варя! Варя! Прости меня! – кричит он.

Мне хватило ума не включать свет, когда проснулась от стука в дверь. Пусть до мишиной тугоумной головы дойдет, что меня дома нет.

Подмывает крикнуть: «Миша, долбоеб и долбослав, мы в разводе! Уже полгода! Когда же ты забудешь сюда дорогу?! У нас, слава богу, нет детей, квартира моя, вали ты на все четыре стороны, сам же говорил, как я тебя достала, ведь некрасивая, и заставляю мыть посуду. Ну и иди! Что ты ко мне пристал?!

Миша, ты же сам виноват! Я до последнего терпела, пока ты не пришел и не сказал, что нашел кого получше, помоложе. А когда тебя уволили, Миша, то получше и помоложе тебя бросили, и не такая уж плохая я оказалась. Да, я дура, с тобой в принципе нельзя было начинать жить. Но и ты меня пойми, дятел, мне тридцать два года, поздно ждать эльфа верхом на драконе, снизила стандарты. Видимо, переборщила, получила гоблина-террориста на свою голову!».

Но я молчу. Нельзя выдавать себя.

Я с ним не справлюсь.

Откуда-то я знаю, что он не пьян. Может, что потяжелее? Мало ли дряни можно найти в закрытых ТГ-каналах.

– Варя! Варя, я никуда не уйду! Открой, дверь, сука ты этакая!

И внезапно воцаряется тишина.

Я не пытаюсь встать, не тороплюсь включать свет. Хищник все еще там, он ждет, когда я потеряю бдительность.

Хлопает дверь подъезда.

И тогда я совершаю ошибку. Я встаю и случайно задеваю спиной сенсорный выключатель. Комнату заполняет яркий белый свет. Быстро хлопаю по белой клавише и погружаюсь в темноту.

Миша никогда не поднимал на меня руку, он воспитан мамой-одиночкой, которая вершиной своего материнского Эльбруса считала, что сыночка не дрался. И, если так подумать, то бывшая свекровь права. Когда мы только начали жить вместе, Миша много рассказывал об отце, который однажды сломал ему руку.

Иногда мне кажется, что мы и сошлись на почве общей и такой обыденной для ВСЖ травмы: плохо, когда нет отца. Хуже – когда он есть. Мой биологический так и сгинул в далекие девяностые. Хотя я помню высокого рыжеволосого мужчину, который носил меня на плечах.

А вот отчим…

Я не решаюсь включать свет снова, хотя по моим прикидкам прошло уже больше часа.

Темнота защищает меня. В темноте меня не видно.

Сколько раз в далеком детстве я умудрялась спрятаться от того, кто требовал называться отцом – если удавалось, липкие руки меня не доставали.

Темнота – мой союзник. Темнота – мой друг.