Нёраяна долго ворочалась под тяжёлым одеялом, пытаясь заснуть. Сон не шёл, и девочка заскучала. Перевернувшись на другой бок, она уставилась на новогоднюю ёлку. Лампочки гирлянды отбрасывали яркие разноцветные огоньки. Синий, красный, жёлтый. Снова синий. Потом опять красный…
Как северное сияние.
Папа рассказывал, что есть места, где ночь длится по полгода, а в небе пляшут огоньки. Олнарэн – ночные костры на языке эянкийцев.
Яна села на кровати и опустила босые ноги на пол. Детские ступни тут же обожгло холодом. Девочка нашарила в темноте носки – они лежали рядом с тапками. Шерсть приятно уколола кожу.
Нёраяна подошла к окну. Из плохо заклеенной щели тянуло морозом, а белая поверхность подоконника была неровной и облупленной. Девочка встала на табуретку и положила ладони на стекло, покрытое с обратной стороны морозными узорами.
Снаружи выла метель, и тяжёлые колокола фонарей чуть покачивались от сильного ветра. Вглядевшись в белую пелену, Нёраяна заметила чёрный комок, метавшийся у входа в подъезд. Он то пытался пролезть в щель дверного проёма, то взобраться по жёлтой газовой трубе на окно первого этажа.
Нёраяна залезла коленками на подоконник, чтобы рассмотреть зверька получше. Комок тем временем замер, превратившись в огромный косматый шар. Снег ложился на его шерсть, как пудра на пирог. Девочка провела ладошкой по запотевшему от дыхания стеклу.
– Кис-кис-кис, – тихонько позвала Яна, как будто кот, а это был именно он, мог её услышать. Но животное вдруг повело ушами, распушило хвост и потопало по заваленной снегом дорожке.
Потом кот остановился и уставился огромными глазами на Яну. Девочка помахала ему рукой, и тот, словно понимая человеческие жесты, замахал хвостом.
– Ну, и кто тут не спит? – До ушей донёсся ласковый женский голос. – Придут буу́су из Охон-Гор и утащат тебя в фиолетовую долину.
Яна в одно мгновение спрыгнула на пол и нырнула в кровать, с головой укрывшись одеялом.
– Не спится, оленёнок? – Мама села на край кровати. Яна замотала головой.
– Там котик, – наконец сказала она, – только большой.
– Большой?
– Во-от такой! – Яна высунулась и расставила руки. – Как собака. Ему там холодно! Давай его возьмём?
Содаяна цокнула языком и подошла к окну. Обереги на её груди легонько стучали, будто наигрывая мелодию. С минуту молодая женщина вглядывалась в белую мглу, а потом резко открыла форточку. Поток зимнего воздуха полоснул Нёраяну по лицу, отчего девочка нырнула обратно в тёплое укрытие.
– Ай-хо! – крикнула Содаяна по-эянкийски, и высокий голос эхом разнёсся по улице. – Нет там никого. – Мама вернулась, села на детскую кроватку и поправила одеяло.
От женщины пахло таёжными травами. Пройдёт много лет, но Нёраяна навсегда запомнит мать именно такой: чёрные волосы, заплетённые в две косы; цветастая повязка на лбу; обычный покупной свитер поверх этнического платья с длинными лентами; царапина на щеке, словно Содаяну недавно цапнула кошка; на шее обереги из дерева и костей и клык размером с указательный палец.
– А папа когда придёт? – спросила Яна.
– Аюн. Скоро, – Содаяна подняла взгляд и уставилась в верхний угол комнаты, будто там кто-то сидел. Нёраяна высунулась из-под одеяла и попыталась разглядеть в темноте, что привлекло внимание матери. Перехватив взгляд дочки, Содаяна улыбнулась: – Тебе про что рассказать? Про Ворона или Медведя?
– Про чёрного шамана, – попросила девочка. – Эяле-е! Пожалуйста!
Содаяна прислонилась к стене и подтянула коленки. Нёраяна тут же нырнула матери в руки.
– В те времена, когда солнце было молодое, а животные разговаривали, жили наши предки в Ханке-Гор, Месте-где-поют-песни…
