В окно колотил ливень.
Мокрое стекло. В темноте размытые огни больничной парковки.
Беспросветная стена дождя.
Женщина тряхнула головой, словно вынырнув из неприятных
воспоминаний. Поправила хирургическую шапочку. Посмотрела на
часы.
Дверь скрипнула.
— Доктор, пора, — заглянула медсестра.
— Да, иду, — она слегка повернула голову. — Какая
операционная?
— Ваша любимая, — улыбнулась медсестра.
— Хорошо, — кивнула женщина. — Это хорошо.
Решительно сняла часы, кольцо с бирюзовым камнем, положила в
ящик стола. Потёрла покрытые мурашками руки. Дождь всегда заставлял
её вспоминать. Особенно ливень, как этот.
Заставлял возвращаться в прошлое, которое она хотела забыть.
Но может и хорошо, что не забывала. Помнила. Хранила. Держала
при себе. Словно позволила ране затянуться, но не удалила шрам.
— Телефон? — обернулась она в коридоре, после тёмного кабинета,
освещённом так ярко, что слепило глаза.
— Уже у меня, — достала из кармана тяжёлый аппарат девушка. —
Звонил ваш любимый мужчина, предупредил, что застрял в дороге из-за
непогоды.
Медсестра улыбнулась. Доктор тоже.
— Спасибо. Поставь телефон на зарядку. Не знаю, сколько
продлится операция.
— Думаете, ему можно помочь? — спросила она робко, когда они уже
прошли большую часть пути, имея в виду пациента.
— Я сделаю всё, что в моих силах.
— Но ведь он!.. — горячо возразила девушка. — Почему он это
сделал?
— У меня нет ответа на твой вопрос.
— Вы спасли ему жизнь, — добавила она тихо. — Зачем? После
всего?
— Ещё нет. Но могу спасти, если ты не будешь меня отвлекать, и
мы поторопимся, — решительно ускорила шаг женщина.
Она тёрла жёсткой щёткой руки, готовясь к операции, когда окна
осветила очередная вспышка молнии и грянул раскат грома.
Зачем? Если бы она знала ответ.
Если бы знала, зачем, спустя столько лет, она всё ещё будет его
помнить.
Сегодня мне приснилась мама.
Впервые с того дня, как умерла.
Не знаю, умей я управлять снами,
хотела бы видеть её чаще. Каждую ночь. Слышать её голос, видеть
лучики морщинок в уголках улыбчивых глаз, чувствовать тепло её рук,
обнимающих, успокаивающих, крепко прижимающих к себе… а потом
просыпаться в том аду, где я теперь жила. Но я не умела.
Я открыла глаза, и её улыбающееся
лицо так и осталось передо мной на фоне облезлых стен тюремной
камеры, в свете тусклой лампочки в металлической обрешётке, что
никогда не гасла. Ни днём, ни ночью.
— С днём рождения, Мотылёк! —
сказала мама.
— Спасибо, — улыбнулась я, ещё не
совсем проснувшись, не до конца осознавая, что сон, а что явь. Но
безжалостное утро грохотом посуды на тюремной кухне, лаем собак во
дворе и криками охраны тут же отрезвило — это просто
воспоминание.
Воспоминание о той, прежней жизни,
которой у меня уже никогда не будет.
О том последнем утре и моём
восемнадцатом дне рождения, когда у меня была мама, я проснулась в
уютной комнате и тёплой постели в нашей большой дедушкиной
«профессорской» квартире, вдохнула запах дождя и маминых духов, и
крепко-крепко её обняла.
— Прости меня, мам, — выдохнула я
сейчас и закрыла глаза.
Из-под сомкнутых век выкатилась
слезинка. Но я поспешно её смахнула (дала себе зарок не плакать) и
села на жёсткой скрипучей кровати. Скривилась от запаха спермы.
Глухой болью прострелило по позвоночнику. Запершило в саднящем
горле. Всё это ерунда, напомнила я себе. Всё, что он делал со мной
до этого. Но сегодня…
Сегодня мой день рождения. Сегодня
тот, кто закрыл меня здесь, кто запретил смывать с живота своё
семя, кто лишь елозил по моему телу своим могучим хреном, сильными
гибкими пальцами и каждый день кончал мне на лицо, на спину, на
задницу, придёт взять то, на что давно облизывается. Он так решил,
что сегодня — мой день. Сегодня он трахнет меня по-настоящему. И
будет трахать так, что я не смогу ходить, не смогу сидеть, охрипну
стонать: от боли и наслаждения. Сегодня я стану взрослой и это… тут
он мерзко заржал… это его подарок. Настоящий, а не все эти
безобидные ласки.
