Мама всегда говорила, что за всю жизнь у приличной девушки
должно быть не больше десяти мужчин.
Цифра казалась мне даже завышенной: я собиралась найти своего
единственного гораздо быстрее.
Мама много еще чего говорила. И про то, что женщина не должна
курить на ходу или за столом. И про то, что должна пить только
благородные напитки: сухое красное вино или коньяк. И что-то еще
про длину юбок и цвет помады.
Возможно, именно с тех пор я люблю пиво, длинные юбки с разрезом до
пояса и красить губы в истошно-розовый.
Но вот правило про десять мужчин впечаталось намертво.
***
Тот вечер я помню странно: секунду за секундой его первую
половину и короткими яркими всполохами — вторую.
— Это вопрос самоуважения! Ты понимаешь? — для убедительности
мама размахивала стеклянным шаром, в котором под искусственной
метелью из блестящих снежинок крутилась принцесса в розовом
платье.
Я больше следила за шаром, чем слушала ее слова. Мне казалось, он
вот-вот выскользнет из руки и разобьется на тысячу сверкающих
осколков.
Скандал длился уже второй час. Мне было восемнадцать — отличный
возраст для свиданий с парнями из инженерного института, которые
позвали нас с Верой погулять.
Я считала, что самое время начинать взрослую жизнь.
Мама считала, что только через ее труп.
В принципе, я уже была готова и на труп.
Это же лучшие годы! Самое время гулять! Предвкушение свободы
бурлит в крови, лопается пузырьками шампанского в голове и колет
кончики пальцев.
Я была похожа на принцессу в стеклянном шаре — и как же мне наконец
хотелось вырваться за его пределы!
— Принесешь в подоле — можешь домой не являться! С таким-то
стартом закончишь на панели! У меня твой отец был первым! Я-то
знаю, какова современная молодежь, но чтобы собственная дочь…
Я не ожидала, что из моей нежной и мягкой мамы полезут такие
хтонические чудовища. Словно кто-то чужой и злой написал ей все
самые ужасные слова, поселил внутри черный мрак, ползущий из ее
рта, и жутким болотным монстром хватающий меня за руки и за
ноги.
— Мама, мы же просто с Верой… Мы только погулять… — лепетала я,
но в кухне становилось все темнее, словно огромная черная тень
нависала надо мной, вырвавшись из маленькой хрупкой моей мамы, все
еще пытающейся загипнотизировать меня этим сверкающим шаром в
руке.
— Мне уже восемнадцать! Я взрослый человек! — не выдержала
я.
— Ну и катись, шлюха! — взвизгнула мама, и сверкающий снежный шар
раскололся о стену рядом с моей головой, выпуская принцессу в
розовом платье на волю.
Темная тень в одну секунду обрушилась на нас всей своей массой,
запачкав мазутной чернотой.
Все стало очень медленным и отчетливым: снежинки разлетелись по
всей кухне, попав в чай, в гречку с сосисками, в лужицу кетчупа на
столе, в кастрюлю с супом, в миску с собачьим кормом, но больше
всего осело на моих волосах.
Принцесса в розовом упала на линолеум в брызгах зеркального льда и
наш старый сенбернар Ричи тут же перемолол ее челюстями.
Дверь квартиры хлопнула за моей спиной, и я глубоко вдохнула
прозрачный октябрьский воздух. Ерунда. Когда я вернусь, мама уже
придет в себя.
Сначала я забежала за Верой. Ее дом был прямо за зданием ЗАГСа,
и последние несколько месяцев всякий раз, как мы шли мимо, она
печально вздыхала: «Представляешь, как у голодного перед носом
котлету повесить!»
И никакие уверения, что замуж мы всегда успеем, на нее не
действовали. Субботним утром ее будили гудки свадебных кортежей, а
по понедельникам дворники неизбежно и печально подметали горы
конфетти и розовых лепестков. Вера вся жила в ожидании того, кто
наконец-то отведет ее в белой фате и пышном платье в это казенное
серое здание, а потом увезет в лимузине с лентами в какой-нибудь
другой дом, где по утрам выходных можно будет наконец
выспаться.
