Ворота тюрьмы с лязгом захлопнулись
за спиной.
Женщина потёрла запястья, ещё помня
жёсткий металл наручников, вздрогнула от холода на пронизывающем
осеннем ветерке и расправила плечи.
— Мама!
Из машины выскочила девушка и
побежала к ней.
— Детка, — обняла её женщина. Её
свет в окне, её девочка, ради которой она была готова убить даже
собственного мужа, лишь бы та ни в чём не нуждалась. Ради которой и
сейчас способна на всё. — Как ты, малыш?
— Хорошо, мам. У меня всё хорошо. А
ты?
— Прекрасно, — усмехнулась женщина.
— Как же ещё.
— Рита, — открыл ей дверь дорогой
машины мужчина, которого женщина не назвала бы ни красивым, ни
молодым, разве что импозантным, да и то не слишком.
Высокомерный, изрядно потасканный
хрен в безупречном костюме, единственное достоинство которого:
адвокат. Отличный адвокат. Сраный адвокат, что трахает её
девочку.
Ну ничего, теперь она это исправит.
Теперь она никому не позволит засовывать в свою малышку натруженный
член только за то, чтобы её мать вышла на свободу. Теперь она
свободна, и к чёрту этот её фальшивый брак.
Пять лет. Пять чёртовых лет, шесть
месяцев и двенадцать дней на нарах.
Пять лет, за которые она растеряла
всю красоту и оставшуюся молодость.
Женщина с отвращением посмотрела на
сморщенные руки, кое-где уже покрывшиеся старческими веснушками,
заправила за уши неухоженные жёсткие волосы, привычно скользнула
пальцами по безобразному шраму на груди, что остался после
драки.
Пять грёбаных лет. За попытку
убийства. А он жив, счастлив и процветает. Чёртов Платон Прегер. У
него юная жена, очаровательный сынок, шикарный дом. Отлаженный
бизнес, надёжные друзья. У него всё… Да и хрен с ним!
Она сцепила зубы, забравшись на
заднее сиденье.
И уставилась в окно, когда машина
тронулась.
В юном месяце апреле… В старом
парке тает снег…— зазвучала в голове дурацкая старая песня.
Она была так стара, что помнила её.
Вот только в этом апреле снег уже
растаял. Деревья стояли покрытые молодой листвой, словно зелёной
дымкой. И одуванчики вовсю цвели на обочинах, как цвели каждый год,
наслаждалась ли она, Рита Арецкая, жизнью в постели с молодым
любовником, или спала с заточкой в руке на жёсткой шконке в тюрьме.
Как будут цвести, когда её не будет. Им плевать.
Всем на всех плевать.
Если Рита о чём и жалела за эти
годы, то лишь о том, что убила того, кто был ей дорог больше жизни.
Думала, что убила. И у неё было чёртово время подумать: зачем?
Зачем она столкнула его с крепостной
стены в Мальте?
Ревность, жгучая ревность, что он
любит другую, была главной из причин. Она не могла это вынести.
И она хотела избавиться не от Ильи —
от этого невыносимого чувства.
От своей поздней сумасшедшей любви,
что сжигала её изнутри.
От ярости, что Рите назло он лишил
невинности её дочь, и её девочка в него влюбилась.
Он не должен был жить. Не должен
больше никому приносить страдания.
Как безумец, что отбил мраморную
руку Марии у «Пьеты» Микеланджело, как фанатик, плеснувший кислотой
в Джоконду да Винчи, Рита хотела освободить мир от совершенства
мужской красоты, что была создана разбивать женские сердца.
Кто бы мог подумать, что он
выживет.
Кто бы мог подумать, что ему тоже
разобьют сердце. И кто! Её несуразный бывший муж. Та, которую любил
Илья, бросила его ради Прегера. Какая злая ирония!
Рита глухо засмеялась и достала из
хозяйственной сумки со своими жалкими пожитками журнал — её
тюремное богатство. Импортное глянцевое издание двухгодичной
давности, за которое она дралась и чуть не сдохла в тюремном
лазарете, когда ей в грудь воткнули заточку, но она его
отвоевала.
Я его отвоюю… у всех других… у
той одной… — напевала она каждый раз, глядя на молодого
мужчину на фото. Он стоял на борту яхты. У него было другое имя.
Другая жизнь. Даже другое лицо. Но это был он.
