Он ненавидел этот город, который только по стечению
обстоятельств, чьему-то упущению в географии, считался таковым.
Распластанный на двух холмах частным сектором, вечно пыльный,
всегда нищий населённый пункт, потерянный в топографии
огромной страны.
Детство – лучшее время жизни. Даже самый грязный забулдыга
вспомнит какую-нибудь байку и мечтательно закатит глаза. Бездомному
псу в липкую грязь вспомнится пора беззаботного щенячества.
Юра не помнил ничего. Или мечтал не помнить.
Только вечная пыль на белых подоконниках, запах прелых листьев
среди зимы и шлепки перезревших абрикосов на улицах.
Он должен был уехать сразу после похорон матери, но остался.
Гулкие всхлипывания тёток, причитания плакальщиц и яркие пятна тыкв
– всё, что он запомнил. И воздух. Целлофановый воздух.
Шуршащий.
Он приезжал редко, мог бы чаще, мог. Но не чувствовал угрызений
совести. Мать доживала одна. Звонил. Отсылал деньги. Исполнял долг.
Не более.
А ведь она его любила. Должна была любить.
Он мало помнил себя, лет до семи не помнил вовсе. Память
проявила милость. Потом урывками.
Пыль. Крики. Запах чего-то терпкого, вызывающего рвотные позывы,
позже узнал – перегар.
Родного отца Юра не помнил, даже не знал о нём ничего, был ли
он? Конечно, был, дети в утробе женщины самопроизвольно не
появляются, но мать ничего не говорила о нём, а Юра не спрашивал.
Не до сантиментов.
Отчим появился лет в пять, может, позже, перед первым классом –
точно.
Первое сентября, мятый букет хризантем и новенький скрипучий
ранец Юра запомнил хорошо. Как и ботинки, которые блестели у
крыльца с облезлой краской, но к тому времени, как оказались в
толпе у школы, были покрыты слоем пыли.
Он ненавидел пыль.
Мать работала медицинской сестрой, ему кажется, работала она
всегда. В две смены. В три. Он помнил урывками – стопки
выглаженного белья, пара бутербродов утром и стакан молока на
тумбочке рядом с его кроватью, мимолётные поглаживания по
мальчишеской макушке. Тогда он замирал. Не знал, что
делать.
Как увернуться от кулака – знал. Долг в соседнем магазине за
водку и карамельки – знал. Знал, что два раза в месяц мать исправно
оплатит долг. Как реагировать на нечаянную ласку – не знал.
Замирал.
В девятом классе он не замирал, отпрыгивал, как от укуса осы.
Его тошнило.
Стены в доме были слишком тонкие, дощатые, покрытые старыми
бумажными обоями, которые кое-где шевелились даже от звуков. От
скрипа старой кровати под пьяным телом отчима. Юра знал достаточно,
чтобы давиться своей тошнотой и непониманием.
Запах перегара, немытое тело и скрип, от которого хотелось
выть.
Терпела ли она? Хотела?
Он так и не узнал. Уехал в область.
ПТУ. Общежитие. Рвота до желчи от первой рюмки какого-то пойла.
Девица, выкрашенная так, что в темноте казалось – на месте глазниц
сквозные дыры. Скрип кровати.
От армии не пришлось косить. Недобор веса.
Работал по специальности. Автомеханик. Хорошая специальность.
Сытная. Разбитная.
Времена гаражных мастерских, стихийно переименовывающихся в
«автосервис» и СТО.
Его «золотые» руки были нарасхват, оказалось, не только руки.
Жёны состоятельных клиентов не брезговали молодым механиком,
он не брезговал ими. Любой.
Наплыв старых иномарок в страну гарантировал доход и
стабильность. Работу в любое время суток.
Первую жену он увидел случайно. Знал, что у хозяина автосервиса
есть дочь, но не встречал. Зато часто слышал. От её матери. Та была
повёрнута на своём ребёнке и говорила о дочери даже в перерывах
между сексом.
У дочери такой привычки не было. Она заедала секс мятными
конфетами и копну рыжих волос забирала в высокий хвост.
Свадьба была громкой, блудливые глаза тёщи пьяно сверкали. Мать
не приехала. Прислала телеграмму. Он был рад.
