ЭШ+ЭМ. Книга
2
1997 год
Глава 1. Эм
– Ну, не знаю, Эмилия, не знаю. Надо
как-то договариваться. Уже март, а сессия до сих пор не закрыта, –
глядя поверх очков в ведомость, повторила Роза Яковлевна,
заместитель декана по учебной работе. – Профессор Каплунов –
человек, конечно, непростой и как преподаватель очень
требовательный, но… все его уважают. Его мнение очень авторитетно,
и если он не ставит тебе экзамен, значит, видит, что где-то ты
недоработала.
Недоработала! Да у меня в жизни кроме
работы и нет ничего. Порой после смены на ногах еле держишься, но
через не могу всё равно идёшь в институт, ночами читаешь конспекты,
готовишь доклады, пишешь эссе. Дефицит сна давно перешёл в
хроническую стадию.
Раньше было не так – гораздо легче и
проще. Когда поступила в ин.яз без взяток, без связей, отец сразу
подобрел. Вроде как я отчасти реабилитировалась в его глазах после
того, как «покуролесила в десятом классе» – отцовское выражение.
Мама тоже была страшно довольна: ''Ну вот, заткнём всем рты
наконец. С Милиной параллели, по-моему, человек десять от силы
поступили в вуз. И то неизвестно ещё, как они там поступали, а Миля
– сама! По баллам прошла!''.
Родители сняли для меня неподалёку от
института маленькую, но очень приличную квартиру с
телефоном, потом в течение года стабильно слали переводы. Ещё
и стипендию в институте выдавали, а со второго семестра – даже
повышенную, как отличнице. Так что денег хватало и на жильё, и на
еду, и на приодеться. Удалось даже несколько раз выбраться в
театр.
Знала бы – каждую неделю ходила. Или
нет. Или наоборот – откладывала бы, берегла каждый рубль...
В прошлом году отец серьёзно заболел.
Всю минувшую осень мучился резями в желудке и постоянным
несварением, но работу оставить отказывался, терпел до каникул.
Можно подумать, школа без него рухнула бы. А когда в конце концов
приехал на обследование – диагностировали рак. Вот так и полетела
вся наша жизнь кувырком.
Отцу предложили прооперироваться в
местной онкологии, но предупредили сразу, что шансы невелики,
опухоль большая. Тогда родственники из Германии – уж не знаю, кем
там они отцу приходятся, – подсуетились: нашли хорошую клинику,
какого-то светилу, обо всём договорились. Дело упиралось лишь в
деньги. Мать с отцом, посовещавшись, надумали продать всё, что
есть, и переехать в Берлин. Ну а меня, к счастью, решили с места не
срывать, пока там не устроятся.
Отца прооперировали шестого января, а
одиннадцатого позвонила мама и сообщила, что он умер. Это было
такое странное чувство, трудно описать. Может быть, удивление,
растерянность, ну и сожаление, конечно. Но горя, какое бывает,
когда теряешь близкого человека, я почему-то не испытывала и
стыдилась собственной чёрствости. Ведь отец же! Как так?
Мама рыдала в трубку и всё повторяла:
«Как же мы теперь будем?». Я говорила ей нужные слова, но даже мне
самой они казались фальшивыми. И потом, когда в институте
выслушивала соболезнования от преподавателей и одногруппников,
ощущала себя почти обманщицей.
Мама, помыкавшись там сям, не нашла
себе в Германии ни работы, ни жилья. Ещё и с оформлением документов
возникли какие-то сложности. Отцовские родственники, поначалу
приютившие её, намекнули спустя какое-то время, что она им в
тягость, мол, пора и честь знать.
В конце концов, маме пришлось не
солоно хлебавши вернуться в родной и ненавистный Адмир, где
каждый встречный-поперечный её знает и глазеет с нескрываемым
любопытством. В школу маму взяли без разговоров, правда, не на
полную ставку. За четыре месяца, что она прожила в Германии, уже
нашли новую «немку», так что нагрузку пришлось поделить. Будь не
она, а кто другой, то и вовсе бы без часов осталась, рассказывала
мама. Но новый директор Павел Павлович, бывший ученик и ставленник
отца, проявил к ней участие. Расстарался, например, и выбил для неё
однокомнатную квартирку в малосемейном общежитии. С нашей прежней,
конечно, никакого сравнения, но зато теперь у мамы свой угол, она
сама себе хозяйка. Вот только снимать жильё для меня она теперь не
могла себе позволить. Просила перевестись на заочку и тоже приехать
в Адмир.