Во втором часу пополуночи посетители одного из лучших ресторанов
Кракова вовсю веселились. Тускло горели хрустальные люстры,
придавая царившей в зале атмосфере какую-то загадочность.
Шампанское приятно шипело в бокалах. Оркестр весь вечер радовал
приятной медленной музыкой. Никто еще не знал о том, что произойдет
через каких-то полгода.
Генрих фон Оберштейн сидел за столиком в углу зала и, медленно
потягивая шампанское из бокала, взглядом следил за столиком в
центре зала, вокруг которого весь вечер царило оживление. Кто-то
приносил цветы, кто-то подходил и, застенчиво что-то сказав, почти
сразу же отходил, кто-то приглашал на танец. Все дело было в том,
что за столиком сидела Ида Берг — молодая певица, которая пару
раз спела в начале этого вечера. Вместе с ней сидела ее мать —
женщина в роскошном темно-зеленом платье с соболиной горжеткой на
плечах.
Ида пользовалась успехом — зрители всегда восхищались ею и
многие пророчили ей славу Марлен Дитрих. И это было правдой —
всех пленяла ее очаровательная внешность, изящные движения,
красивые кудри медного цвета и чарующий сопрано. Была лишь одна
проблема, стоявшая на пути к ее успеху, — Ида была
еврейкой.
Генрих знал об Иде все. Знал, что несмотря на то, что выглядит она
намного старше, ей совсем недавно исполнилось девятнадцать лет.
Знал, что ее мать — русская эмигрантка, сбежавшая в Революцию
сначала в Германию, а затем в Польшу. Знал, что ее мать скрывает
тот факт, что Ида — еврейка, выдавая ее и себя за полячек.
Знал, что вся семья Бергов живет в Казимеже — еврейском районе
Кракова. Знал, что по воскресеньям Ида собирала у себя молодежь,
преимущественно музыкальную. Знал, что она училась в консерватории
и сейчас давала концерты не только в ресторане Кракова: чуть больше
года назад она выступала в Варшаве и пару месяцев назад — в
Стокгольме. Знал, что Ида мечтает о карьере певицы, мечтает петь не
в ресторанах, а на большой сцене. Он знал о ней все, хотя не
общался с нею ни разу и видел лишь третий раз в жизни. Такова была
его работа…
Приехав из Мюнхена в Краков якобы на фабрику к дядюшке,
двадцативосьмилетний Генрих фон Оберштейн на самом деле работал на
абвер, занимаясь шпионажем против Польши. К слову, и фабрика, и
дядюшка реально существовали, только вот этот самый дядюшка не
спешил пока ни с кем делиться своей фабрикой, а уж тем более с
нагловатым сыном своего брата, поэтому служил лишь
прикрытием.
В углу, где его, кроме официантов, никто не замечал, Генрих
просидел весь вечер, так и не решаясь подойти к ней. Его смущало то
количество молодых людей, которые настойчиво штурмовали несчастный
столик в центре зала. Но несомненно радовало то, что Ида с дежурной
улыбкой отказывала всем, кто звал ее на танец, но охотно принимала
букеты и складывала их на стоящий рядом свободный стул.
Лишь в самом начале, после ее короткого выступления, ему удалось
немного потанцевать с ней. Мягко увлекая ее за собой в танец под
негромкую и приятную музыку, он, уже вдоволь насмотревшись на нее
издалека, внимательно изучал каждую черточку ее лица.
— Вы что-то пытаетесь там найти? — тихо спросила Ида,
улыбнувшись.
— Нет, ну что вы, — усмехнулся Генрих и добавил спустя
пару секунд: — Вам идет черное.
Девушка, делая вид, что не придает значения этим словам, или
действительно пренебрегая ими, осторожно и нежно притронувшись
длинными, тонкими пальцами к плечу Генриха, сказала:
— Кажется, за этот вечер мне говорили об этом тысячу
раз…
— Значит, я скажу в тысячу первый, — не отступал
мужчина.
— Это банально. Все надевают черное вечером.
— Отчего же только вечером? И в траур тоже…
— Хотите сказать, что я ношу траур?
