Гвоздики
Было очень холодно. Даже под двумя шерстяными одеялами и в теплой пижаме, Ваня кутался маленьким комочком на кровати, пытаясь согреться. Всю неделю, что они здесь жили, мама топила небольшую печурку, но это мало помогало от холода – летняя дача просто не была рассчитана на то, чтоб в ней можно было находиться в морозный ноябрь. И по утрам, как сейчас, было холоднее всего.
Теплой одежды тоже было мало. Слишком быстро они собирались в тот вечер, когда мама и папа кричали друг на друга и били посуду. А еще Ваня видел, что в спальне родителей, прямо на кровати со смятым бельем, сидела и курила какая-то другая красивая тетя, завернутая в шелковый красный халат. Мама несколько раз пыталась к ней ворваться, страшно крича, – но папа ее останавливал, грубо тянул за плечи и кричал в ответ. А Ваня просто рыдал в углу, в коридоре… До тех пор, пока мама не схватила его за руку, одела на бегу, и выбежала с ним из квартиры, спешно вызывая такси до железнодорожной станции.
Папа так и не приехал. Ваня поначалу спрашивал о нем каждый день, порой даже по нескольку раз в день. Мама каждый раз ему обещала, что папа скоро к ним приедет, вот-вот, наверное вечером, или завтра, и, казалось, сама верила в свои слова. Но потом начинала плакать. А Ваня очень не хотел, чтоб она плакала, и поэтому спрашивать перестал. Хотя папы ему не хватало, очень, – с папой было бы тепло…
Про тетю в красном халате он не спрашивал совсем. Но все равно часто слышал, как мама плачет и всхлипывает – особенно по ночам, в холодной чёрной тишине их общей спальни. Ваня тоже теперь часто не мог заснуть по ночам и почему-то чего-то боялся, и почему-то тоже плакал.
Но сегодня ночью всё было тихо. Сперва. Уже далеко после полуночи мальчик вынырнул из очередного беспокойного сна и тревожно огляделся. Но не нашел на соседней кровати маму, и тогда ему стало страшно. А потом из глубины дома он услышал стук – размеренный, звонкий, яростный. Будто кто-то ритмично бил чем-то тяжелым, прорезая тишину мрачной ночи.
Пересиливая нарастающий ужас, мальчик встал, кутаясь в одеяло. Тихо-тихо, на цыпочках, он прошел к двери из спальни и заглянул в проём… В большой комнате было темно, а вот из кухни мальчик увидел полосочку слабого теплого света. Оттуда же слышались звуки ударов молотка. И шёпот…
Завороженный, Ваня тихонько пошел через тёмную комнату к кухне. И все ближе, всё четче он слышал мамин шёпот, прерываемый ударами чего-то тяжелого:
– …чтоб со мной был, чтоб с одной был… – стук, – Чтоб хотел меня, чтоб ни на единую душу не смотрел! – стук, – Чтоб сдохла она, чтоб примчал ко мне, – стук, – чтоб в ноги упал – стук, – и о прощении молил! – мама уже кричала, когда мальчик заглянул за проём двери. Он увидел её в свете свечей, сидящей за деревянным кухонным столом. Весь он был утыкан гвоздями, а мама вбивала в него всё новые, и новые, и новые…
– За то, душу вам даю, кровь вам мою даю, слышите?! Придите! Придите же!!!
Ваня вздрогнул, когда мама с силой отшвырнула молоток на пол. И тут же взяла лежавший на столе кухонный нож – с размаху, глубоко мама прорезала свою левую ладонь.
Ваня увидел, как на стол, запачканный углем и пеплом, на воткнутые в него гвозди, закапало красным. И с каждой новой каплей свет свечей становился тусклее, сумрачнее, чернее – они всё ещё горели, но уже не светили и не грели. И все плотнее, все быстрее, сгущалась над мамой Тьма, обволакивая её, поглощая и замещая.
Тут Ваня развернулся и убежал, позволяя своему детскому телу отдаться дикому, совсем не детскому, ужасу. Мальчик кинулся на кровать и зарылся под одеяла, рыдая и всхипывая, – но стараясь крепко зажать себе рот обеими руками. Только бы его не услышало пришедшее на кухню Нечто…
