В детстве Люций Первосвет не верил в чудеса. Каждый рассвет академии Небесного Круга открывал ему мир, где не было места волшебству: мраморные башни, устремлённые к облакам, казались построенными не руками богов, а простой геометрией разума, а неумолимые часы, отмерявшие дни учёбы, звучали точнее любого колдовства. Здесь, среди зеркальных куполов и палитры вечных облаков, люди жили по законам науки, а боги смотрели свысока, не вмешиваясь в земные дела.
Люций посвятил себя алхимии. В лабораториях Небесного Круга он вываривал зелья из луговых трав и кристаллов древних каменоломен, смешивал эфиры, рассчитывал формулы, не оставляя места случайности. Но чем глубже он погружался в металлографию и светилку физики, тем сильнее чувствовал пустоту: его формулы приносили лишь поправки к законам мира, тогда как в сердце требовались ответы куда более живые.
Однажды по случаю ежегодного праздника Интеграла – дня памяти великих учёных – Люций спустился в подземелья академии. Там, среди колонн, усыпленных мхом, и запылённых витражей, он обнаружил запечатанную нишу. Изломанная печать говорила об огромной давности, а табличка, вырезанная древними рунами, гласила: «Знание, коему нет цены».
С трепетом Люций стер пыль и прочёл слова, размеченные кроваво-красным слоем затёртого воска. Он чувствовал, как стук сердца разгоняет кровь в жилах: никто из поколений учёных Небесного Круга не решался спуститься сюда, где, по легендам, скрывались книги, запрещённые богами.
Вернувшись к свету глефа, он запер нишу и ушёл, но мысли его остались под землёй, среди руин. К вечеру он уже приносил шаль из лабораторного халата, в которой хранились хозяйственные инструменты, и тайком пробрался обратно. Факел выхватывал из тьмы руины, где каждый шаг отзывался эхом давно утерянных голосов.
– Если знание здесь, – шептал он себе, – значит, миру нужна смелость, чтобы его принять.
В нише он отыскал книгу в кожаной обложке, покрытую темной патиной времени. Страницы были исписаны не привычными алфавитами, а переплетены линиями, похожими на замысловатые орнаменты. Их смыслы ускользали от разума, пока Люций не почувствовал: руны отзываются гармонией, подобно тому, как лира отзывается вибрациями струн.
В ту ночь он не спал. Лаборатория, обычно освещённая холодным светом кристалла, вспыхивала в его руках зарницами возможного. Он пытался расшифровать символы, сопоставлять их с алхимическими формулами и геометрическими построениями, но чем больше понимал, тем яснее видел: это знание не подчиняется ни логике, ни опыту. Оно требует дара и воли, которые превышают разум.
Под утро он сел в кресло, держа книгу на коленях, и впервые ощутил страх не перед богами, а перед самим собою: что он сделает, если прикоснётся к запретному?
Узнав о древних знаниях, люди либо становились слугами силы, либо падали в бездну безумия. Но Люций понимал: отказаться значит предать себя, а рискнуть – значит бросить вызов богам.
Он закрыл книгу и, сквозь мутный туман утреннего рассвета, посмотрел в окно: мраморные башни блистали в первых лучах, но в его душе уже вилась искра иного света – света, предвещающего рождение магии. И тогда Люций, алхимик и философ, принял своё первое великое решение: он откроет путь к чуду, каким бы страшным оно ни было.
