Сумерки медленно опускались на город, но темнее не становилось.
Скорее наоборот. Солнечный свет неохотно сдавал права неоновому
освещению рекламных вывесок, экранов билбордов, огромным проекциям
на стеклах небоскребов.
Город пылал яркими огнями, оживал все больше с каждой минутой,
напоминал огромный вечно гудящий и никогда не засыпающий улей. Но
здесь, на двухсотом этаже “Saks-Technologies”, благодаря полной
звукоизоляции, не было слышно шума. Все ради того, чтобы даже
случайный шорох не мешал хозяину кабинета наслаждаться мелодией,
размеренно льющейся из сотен динамиков вокруг.
Их продуманная система создавала удивительное стереофоническое
звучание, как если бы здесь, в кабинете, находился оркестр и живой
хор.
Впрочем, Герберт Сакс не любил живых людей. Слово “любовь” было
к нему вообще не применимо. Верхом его эмоциональной симпатии было
уважение.
Он уважал мертвых гениев прошлого, их идеальные музыкальные
творения, где каждый звук, будь то симфония, соната или сюита, нес
идеальную, выверенную до математической точности, гармонию.
Сейчас в кабинете играл последний Реквием Моцарта. Лакримоза –
заупокойная траурная месса, гимн всему уходящему на покой и
возрождающемуся вновь.
– Думаю, вас это заинтересует, – прозвучал механический голос
посетителя, нарушив хрупкое ощущение единения хозяина кабинета.
Иллюзию его одиночества.
Герберт Сакс отвернулся от окна, за которым разглядывал
бесконечный город, прошел к глубокому креслу и сел за абсолютно
пустой стол из красного дерева, чей возраст был едва ли не втрое
старше самого Сакса. Одну из немногих вещей с историей в этом
царстве современного хай-тека. Чувствительные сенсоры в стенах
уловили движения хозяина, приглушив звуки музыки до едва слышных,
дабы ничто не мешало разговору.
– И что же? – коротко бросил он роботу-андроиду, облаченному в
сшитый на заказ костюм, что уже само по себе было необычно.
Впрочем, тот, кто выбрал себе аватарой именно этого робота, мог
позволить подобные излишества.
– Недавно обнаружили в анализах одной девушки в муниципальной
больнице, взгляните, – андроид протянул тонкую папку, внутри
которой лежал всего один лист – без имен и фамилий, только
медицинский анализ и диагноз.
Герберт прошелся беглым взглядом по нескольким строчкам и
равнодушно вернул папку обратно.
– Занятно, но полностью бесполезно. Она инвалид, – сухо
ответил он. Его лицо оставалось абсолютно безэмоциональным, хотя
кое-что все же проступило наружу – раздражение тем, что он был
вынужден приглушить музыку, единственное, что вызывало у него
отклик.
А вот маска-лицо робота отличалась повышенной эмоциональностью
мимики. Андроид предвкушающе улыбнулся, копируя выражение своего
хозяина, сидящего где-то далеко, за много миль отсюда:
– Зато у нее есть сестра, вполне здоровая и физиологически
зрелая. Вы же понимаете открывающиеся для вас перспективы?
– Допустим. Продолжайте, – и снова никаких эмоций.
Будь в кабинете кто-то третий, он бы усомнился, кто из этих
двоих робот.
– Десять миллионов кредитов, – робот изобразил пусть
механический, но вполне человекоподобный смешок. – И вы будете
знать о ней все. Впрочем, вам будет достаточно только имени. Дальше
вы справитесь сами…
Жизнь летит под откос тогда, когда мы сами ее туда
отпускаем.
Именно эту фразу я повторяла день за днём, убеждая себя, что до
дна этой самой пропасти мне ещё далеко, и, даже если сейчас я
где-то на середине, то однажды обязательно выкарабкаюсь.
– Виола, – прилетело в спину. – Через две минуты твой выход.
Я оглянулась и встретилась с недовольным взглядом администратора
клуба, стоящим в дверях гримерки. Он всегда подгонял меня на сцену,
а я, пересиливая себя, шла за ним.
