Я давно не держала в руках бумаги с написанными на ней словами.
Наверное, это был второй раз, когда я видела письмо. И по злой
иронии судьбы именно оно разрушило мои мечты и планы на жизнь.
— Меви, что-то не так? — спросила мачеха, пряча усмешку.
Она стояла напротив, на возвышении у трона и свысока смотрела на
ту, которой вскоре должна была уступить место. А теперь ей не
придётся этого делать, и, вероятно, поэтому на бледном лице
королевы играла самодовольная улыбка.
«Конечно, не так. Ты отправляешь меня, чтобы освободить место
для собственных дочерей», — хотелось крикнуть мне и бросить в неё
что-то тяжёлое.
Например, вон тот позолоченный кувшин, наполненный водой из
близлежащих рек, которые дарили коже мелиад сияние и красоту.
— Думаю, вы не имеете права делать выбор самостоятельно, —
ответила я так, как учил меня наставник, убелённый сединами дриад
Перт.
Он служил ещё моей бабке, и то, что смог сохранить высокое
положение при новой власти, относил к своей изворотливости и
природной хитрости.
— Надо спросить Совет, — добавила я и, не дожидаясь приглашения,
села на стул с высокой спинкой. Я была единственной, кто имел такую
власть — призрак прошлого могущества, и сейчас хотела показать
королеве Жиннивер, что не собираюсь терпеть подобный произвол. —
Старейшины выберут ту, которой предстоит принести себя в
жертву.
— Его величество Оберон ясно пишет, что к сидам должна будет
отправиться самая знатная из нас. Потому что иная кровь их
оскорбит. Не моя вина, что самая знатная из мелиад, Меви — это
ты.
Мачеха вздохнула и метнула на меня взгляд, полный злорадства.
Поправив серебристую корону, сверкающую в отливающих золотом
волосах, она села на трон. Если не знать, что в жилах Жиннивер
никогда не текла знатная кровь, можно подумать, что она рождена,
чтобы править. Чего нельзя сказать обо мне.
Слишком худая для мелиад, слишком невысокая и слишком
предающаяся мечтам, тогда как другие предпочитали реальные забавы,
я казалась чужой для собственного клана. И всё же, как и остальные,
любила родную ясеневую рощу и знала в ней каждое дерево.
Жинниверу бесило то, что именно я, а не она, вот уже десяток лет
законная королева Авелина, слышит напевы деревьев. Слух у меня и
вправду острый, как мечи Ищеек, что привозят иномирянок в
Фейвильд.
— Скажите, Жиннивер, вы собираетесь править вечно? — спросила я,
прищурив глаза. И гордо вскинула подбородок, чтобы собеседница
ощутила, насколько неправильно то, что именно она сидит на троне
моих предков.
— Нет, дорогая, — ответила мачеха с такой тёплой улыбкой, какой
я не видела у неё никогда.
По крайней мере, в мою сторону Жиннивер предпочитала смотреть
только в случае крайней необходимости. Я была у неё как нелюбимая
мозоль, вечным напоминанием о моей матери, Неле, отравленной водой
из загрязнённого источника жизни.
А уж как так получилось, что родник, испокон времён бьющий в
центре нашей рощи, оказался отравлен, никто не знал. Или
предпочитал не знать.
— Я собираюсь передать власть по наследству, — улыбнулась она
снова. Тёмно-зелёные глаза королевы заволокла пелена.
Она, должно быть, уже видела на троне свою дочь, беловолосую
Уну, которая была полной моей противоположностью: говорливая,
шумная, всегда в окружении мужчин. По слухам, девушка позволяла им
больше, чем следовало.
— Конечно, после того, как мы с почестями проводим тебя в
дорогу. Осень не самое удачно время, чтобы менять королеву, Меви,
но это больше не твои заботы, — усмехнулась мачеха уже в открытую и
встала, чтобы подойти ближе. — Говорят, в подземных чертогах нет
смены времён года.
Я ожидала, что она снова примется завораживать меня древесным
скипетром, увенчанным серебристыми листками.
