пять месяцев спустя…
«Согласись, пусть будет – не
бесплатное, липовое,
мертвенное, ватное, с дарственной на
выцветшем боку.
Подари мне небо, хоть плакатное, я
его приклею к потолку.» – прокручивается в голове раз за разом,
пока я бездумно вожу пальцем по гравировке, сжимая брелок в
кулаке.
Интересно, Чайка уже пожалела, что
вытатуировала эти строки на своем теле? – вспыхивает вдруг вопрос в
моем воспаленном мозгу. Хотя почему это «вдруг»? Все, как обычно –
ни дня без мыслей о ней. Ни единого мгновения передышки. А ведь
прошло уже пять месяцев. Пять бесконечных и в тоже время призрачных
месяца, проведенных в попытках забыть, обмануть и убедить самого
себя, что поступил я исключительно правильно. Правила…
«Опять эти твои дурацкие правила,
Гладышев!» – сказала бы она.
Дурацкие, Янка, не то слово –
дурацкие.
И сам я – дурак. Дурак, каких свет
не видывал. Все пыжился, что-то пыжился. И ведь искренне полагал и
верил, что уже ни что не всколыхнет мою охладевшую душу. Что смогу
контролировать свои эмоции и душевные порывы. Но не смог. Ни черта
я не смог! Да и разве с ней можно? А ведь я с самого начала знал,
что совершаю ошибку, ввязываясь в эти отношения. Но мы же плавали,
и не на таких еще нарывались. А в том и дело, что не на таких. Она
единственная, перевернувшая мой мир, разбередившая душу,
разбудившая во мне безумного мальчишку, готового сорваться по
первому ее зову. Я до сих пор не могу понять, как оказался в
Рубцовске. Услышал ее испуганный голосок, отчаянные рыдания, и
напрочь крышу снесло. Забыл о принятом накануне решении расстаться
с ней, о разуме забыл, о времени и расстоянии. Да что говорить,
если я на семью и дочь забил, бросившись к ней посреди ночи?! В то
мгновение все потеряло смысл, кроме ее блага, ради которого я готов
был положить к ногам этой девочки весь мир, саму судьбу на колени
поставить, только бы все у моей Янки было хорошо, только бы не
слышать ее отчаянного голоса.
И я летел, к ней летел, ни на
секунду не задумываясь, что творю, какую чудовищную ошибку
совершаю. А после, с этой проклятой болезнью все вообще полетело к
такой-то матери, и я потерял контроль над управлением машиной под
названием моя собственная жизнь. Вот тут начался апокалипсис,
полный хаос. Меня завертело, закружило с бешеной скоростью в этих
совместных обедах, завтраках и ужинах, в этих размеренных вечерах
за какой-то глупой комедией, в Чайке закружило такой домашней,
счастливой, примерившей наверняка уже и свадебное платье, и мою
фамилию. А я, как рыба, выброшенная на берег, задыхался от паники,
не властный над происходящим. Потому что этот разогнавшийся поезд
уже просто невозможно было остановить без каких-либо потерь. А во
мне сирена вопила, что надо, надо, надо, мать твою, притормозить и
как можно скорее! Ведь мне не двадцать, чтобы с места в карьер.
Хотя хотелось, до безумия хотелось вот так – смело махнув рукой на
все и будь, что будет. Но утратил я эту способность вместе со своей
юностью. И если быть до конца честным, струсил. Меня накрыл страх
перемен и того, что они сулят, поэтому я готов был жилы рвать, дабы
обогнать этот несущейся на всех порах поезд. В конце концов, не для
того я свою жизнь по кирпичикам выстраивал, чтобы однажды появилась
она, и как ураган разнесла все к чертям собачьим.
Ошалевший от этих всех чувств,
эмоций, мыслей, я запаниковал и бросился наперерез несущейся
махине, в отчаянной попытке остановить даже ценой катастрофы.
Только бы сбежать, только бы не дать слабину, не оставить себе ни
единого шанса на ошибку, потому что это будет именно ОШИБКОЙ! С
этой девчонкой всегда, как на вулкане, с ней я сам превращаюсь в
вулкан, теряю контроль и разум. Поэтому я задавил в зародыше любой
протест, заткнул его грубо, жестко, безапелляционно. И помог
разогнавшемуся поезду слететь с рельс да так, чтобы искры летели,
перекорежило до неузнаваемости, расхлестало, раздробило, размазало
без права на восстановления.
