Клин

- Слева от входной двери прикреплена вешалка с тремя крючками, на которых висит верхняя одежда. Женское шерстяное пальто в елочку, куртка болотного цвета из хлопчатобумажного материала с пятнами засохшей грязи на рукавах и зеленый плащ на тонкой подкладке. На обувной тумбе слева три пары обуви: женские сапоги на тонком меху, высокие ботинки из дерматина и комнатные тапочки. Справа по коридору дверь в кухню. Прямо – в комнату. В дверном проеме в комнату лежит труп женщины, лицом вниз, головой к выходу. Одежда пропитана полузасохшей кровью. Возраст покойной примерно 65-70 лет. Телосложение сухощавое, кожа бледная. Голова покрыта седыми волосами, также слипшимися от крови. На спине – след ботинка ориентировочно сорок третьего размера. На затылке поперечная рубленая рана, нанесенная тяжелым предметом. Края раны слегка осаднены и кровоподтечны. В комнате, в двух метрах от трупа, на ковровом покрытии пола обнаружен топор, лезвие которого испачкано кровью предположительно жертвы, из чего можно сделать вывод, что данный топор является орудием убийства. Далее окно. Рамы нараспашку, у подоконника расположен журнальный столик со следом того же ботинка, что и на одежде трупа. Мебель... Два платяных шкафа и сервант. Содержимое вывалено на пол, много битой посуды. Присутствуют признаки обыска...

- Да он старухину заначку искал, гаденыш, - пробормотал Горобченко В.Н. – дворник, привлеченный к осмотру в качестве одного из понятых, с неподдельным интересом наблюдавший за происходящим. В подобном мероприятии он участвовал первый раз в жизни и когда еще доведется… Девчонка лет двадцати, так же почти пойманная на улице и явно не вполне понимавшая, на что согласилась, стояла немного поодаль, ни живая, ни мертвая, и казалась такой же зеленой, как зеленые волосы, торчавшие из-под пшеничной копны. Прокрашен был только затылок. Аккурат по той линии, по которой долбанули бабку.

Ник негромко хмыкнул и под монотонный трындеж стажера и щелчки фотоаппарата вернулся к прежнему занятию. К разглядыванию книг на полках. Их там немного оставалось, остальные были перевернуты и неделикатно разворочены. Точно. Заначку искал. То ли на выпивку, то ли на дозу. Зашла бабка – помешала. Вывод: лучше бы ты, бабка, еще часок погулеванила где-то.

Щелк. Александр Дюма. Том третий. Том пятый. Остальное из собрания сочинений, очевидно, где-то среди развалов на полу. Чехов. Остатки восьмитомника. Белиашвили. «Бесики». Виктор Гюго. «Собор Парижской Богоматери». Где-то на полу был Диккенс. Ага. Вот.

Там же, рядом с Диккенсом – Доленга-Мостович. Шолом Аш – «Люди и боги». «Танго смерти» – автор мелкими буквами. Англо-немецкий словарь. Толковый – тоже немецкий.

Щелк.

Воздух врывался в комнату через открытое окно, шевеля занавески. Курнуть бы.

- Николай Ильич, с ней все, – сквозь толщу голосов и звуков пробился Марьяшкин голос. Марьяшка, судебный медик, колдовала над покойной, прежде чем ее заберет труповозка. Они тысячу лет знают друг друга. Он спец. Она – суперспец. Не только в работе. Марианна Осмоловская – ходячий сканер его настроения. Специалист по вагинальным фрикциям. Да и вообще – глыба человечище. Друга бы ему такого, угу.

Ник оттопырил вверх большой палец, но к глыбе не повернулся. На работе они никогда не афишировали, хотя все были в теме. Но приличия надо соблюдать, потому пришлось обернуться к Лешке.

- Температуру и освещение не зафиксировал, - проговорил Темиров совершенно невозмутимо. – Неуд тебе.

- Товарищ майор! – разочарованно протянул Леха, но вовремя заткнулся.

Количество бумажной работы у него росло прямо пропорционально количеству неудов. Но это ему полезно, несмотря на то, как кислой миной исказилась его рожа, молодая, розовощекая, кругловатая. Темирову – тоже полезно. Ненависть к докам он питал прямо-таки нечеловеческую. Когда заваливало, а надо отметить, что процесс этот был беспрерывным, он, бывало, и в тоску впадал. Ну, раньше. В прошлой жизни. Теперь-то чего уж? От добра добра не ищут. Хоть по семь обращений в сутки в прокуратуру катай.