На особо крутом подъёме Альберту подумалось, что двигатель
всё-таки не выдержит. Машина поднималась в гору с трудом, кряхтя и
вздыхая, как старушка с артрозом, но это, казалось, мало волновало
их проводника.
Альберт гадал, откуда проводник выкопал такую колымагу. Он
затруднялся определить даже модель авто, единственное, что было
очевидно: машина, судя по номерам, являлась его ровесницей.
Тридцать три года. И он, и колымага эта – в возрасте Христа.
Все сидящие в машине – и водитель, и проводник, и сам Альберт –
могли бы сойти за братьев-близнецов. Примерно одного роста, в
солнцезащитных очках, загоревшие на южном солнце, в одинаковой
униформе – различить их издалека было невозможно. В отряды к Смиту
попадали только самые лучшие боевики, и Смита это не раз спасало. У
всех спутников Альберта Лаккары были татуировки с номерами на
запястьях, все они прошли через систему интернатов — все, кроме
Альберта. Это выделяло его среди товарищей. Перешагнув третий
десяток, возмужав, заматерев, он внушал окружающим уважение,
казался баловнем судьбы и любимцем женщин. В действительности же –
был профессионалом до кончиков ногтей, скромным и сдержанным во
всём. Его лицо, утратив юношескую мягкость, приобрело серьёзное и
властное выражение. Но даже на восьмом году войны Альберт Лаккара
не чувствовал себя настолько бывалым, чтобы не бояться смерти.
Несколько раз на встречной полосе им попадались и более старые
автомобили. Проводник заметил, что подняться в гору – ещё куда ни
шло, но на спуске дорога может быть намного опаснее. И не
обманул.
На самой вершине перевала заложило уши. Но на это Альберт уже не
обращал внимания, потому что на спуске повороты оказались настолько
крутые, что водитель боялся не вписаться даже на черепашьей
скорости и постоянно притормаживал. В некоторых местах машина почти
ползла.
Когда наконец они выехали на более безопасный участок дороги,
проводник поднял спинку кресла, сел ровно и уставился в боковое
окно. “Не пропустить бы речку за деревьями”, — проговорил он
вполголоса, словно бы про себя. А минут через пять так резко
вскрикнул: “Вот же она, вот!”, что водитель невольно дёрнул руль, и
машина, вильнув, выскочила на встречку. На их везение, дорога, вся
в колдобинах, с бледной разделительной полосой, была пуста, поэтому
Альберт Лаккара только выругался про себя.
Вскоре за мостом показалась большая парковка возле старой
церкви. Судя по виду стоящих там рыдванов, заводили их примерно
тогда же, когда в ныне заброшенной церкви в последний раз проходила
заупокойная месса.
Альберт и его попутчики провели в машине часов девять, ехали
почти через всю провинцию и везде видели одну и ту же картину.
Безнадёга. Нищета. Разруха. Война, безжалостная и тупая, как
доисторический ящер, ползла по их родине, давя огромными лапами
всё, в чём светилась жизнь. А следом тащился бесконечный хвост
коррупции, добивающий страну окончательно. И конца этой войне не
было видно. Утешала только мысль: когда победят, они всё отстроят
заново – и наведут порядок.
Припарковавшись и заглушив мотор, водитель выразительно
посмотрел на проводника.
Тот развёл руками:
– А всё, теперь только пешком! Да там полчаса всего, и мы у
водопадов.
Быстро выбравшись из машины, проводник потянулся и глубоко
вдохнул.
– Воздух хрустальный... Не надышаться…
У входа в церковь, на лестнице расположилось несколько
вооруженных людей. Проводник пошутил, что их встречают
по-королевски, но тут же пояснил: ходили слухи, что в регион
пробрался небольшой отряд федералов и лишняя охрана не
помешает.
Альберт накинул на плечо лямку рюкзака, на шею – автомат, и
быстро осмотрелся. Из местных жителей поблизости никого не было,
как и дороги к водопадам. Церковь окружал один сплошной хвойный лес
и только вверх от парковки уходила неширокая, двум козам не
разминуться, тропка. Их проводник махнул рукой и по тропке они
миновали церковь и старое кладбище за ней. Альберт отстал немного
от отряда, разглядывая памятники на могилах. Старый были вычурными
статуями, ангелами, расправившими крылья, святыми, сложившими руки
в молитве, а иногда просто изображали усопших. Родственники тех,
кто умер в первые годы войны, еще могли позволить мраморную плиту
на могиле. А дальше – деревянные кресты. Регион обнищал и оказался
оторванным от всех.
