Рассказ № 1. То, что рядом и внутри нас.
– Прошу прощения, О’Доннел, – сказал он. – Я очень испугался вашего кинжала.
– Ну… – произнес я в замешательстве. – Видимо, вы решили, что я хочу вас заколоть.
– Да, решил! – Видя недоумение на моем лице, он добавил: – На самом деле я так не думал – это был лишь слепой первобытный инстинкт человека, на которого идет охота.
Роберт Говард. Повелитель кольца.
Примечание Автора. Это у него Толкин украл и идею, и название, вор!
По асфальту, старому и местами вспученному неутомимыми корнями жизнестойких, невзирая на все вялые попытки человека их усмирить, деревьев шло двое. Один, смуглый по лету высокий крепкий шатен с карими презрительными глазами, чью одежду составляли летние брюки и сандалии со светлой пляжной рубахой и панамкой того же цвета, чьи движения были быстрыми и отточенными, как у бывалого драчуна. Второй, совсем старый, седой и степенный, с резной серой тростью и в летнем же туристическом костюме светло-серого цвета с узорами в форме корабельных канатов, на левом нагрудном кармане – петлица, в которой была медаль «Воронцовские пещеры», в которых он недавно бывал со своим спутником.
Взгляд старика был «равнодушно-пронзительным», он словно видел всё насквозь, но ни разу не задерживал ни на чём внимание дольше пары секунд, что не могли скрыть даже стильные солнечные очки. И голос у него был довольно приметным, если кто решил бы запомнить, – неестественная чёткость и при всём подобии шёпота немалая сила. Такое сочетание не позволяло собеседнику говорить, что он что-то не расслышал, благо повторить слово в слово он мог относительно сложную фразу на любом языке почти без акцента.
Точно так же мог его спутник, хотя развязность его баритона маскировала чёткость и отсутствие любого акцента, но, в отличие от старика, он мог его умело изображать. Это он делал и сейчас, любой принял бы его по говору за жителя Адыгеи.
– Не так, Корбан, Вы видите их ясно, научились видеть как бы за дверью, но ассоциируете их с чем-то знакомым. Это – отдельный мир, хотя он рядом с нами и в нас самих. – говорил без назидания, просто советуя, старик, остановившись у высокой разрушенной лестницы, – Попробуйте снова.
– Ян, я делаю это, но ощущаю лишь историю этих мест, и всё. Мешанина людей и зверей, даже упавшую ветку, убившую старика. – ответил, шумны выдохнув, шатен. – сосредотачиваюсь, чтобы мир казался ширмой, и как бы отодвигаю её и смотрю в глубину. Так ведь?
– Да, верно, и Вы должны представить весь мир и всё в нём остановившимся, как бы стеклянным, как из облитого грязью стекла, с которого Вы как бы смываете грязь и видите в истинном облике то. иное. Что за этим стеклом?
– Всё верно, Ян, я так и делаю, но получается лишь история, туман и жуть я ещё в первую неделю научился игнорировать, Вы учили.
Старик задумался, у него получалось легче. Видимо, практики надо больше. Этим соображением и поделился с собеседником.
– А, впрочем, Корбан, интересно. Может, что-то увидите историческое интересное.
– Пока лишь суета, тренируюсь наводить на резкость, Ян.
Что есть наш мир? Лишь форма, принимаемая материей, ширма. Что есть материя? Лишь прах. И, летя сквозь неумолимое время, места запоминают всё, что с ними происходило, как бы обретают свою собственную сущность. Подобно тому, как набирается опыта человек, напиваются временем, опытом и места, их сущность и уже она в каждом случае начинает со временем развиваться по своим собственным лекалам, становясь по итогу лишь отдалённо похожей на себя в начале жизненного пути.
Если сосредоточиться, отметая все так называемые события, составляющие вместе всю жизнь, а обращать внимание на нечто иное, живущее независимо от суетливой материи, как бы глядя в Бездну, отодвигая внешнюю оболочку окружающих предметов, как бы открывая дверь мысленно из освещённого мира в бездонную пропасть, тогда Их будет видно. И будет видно сущность каждого места, которая помнит прошлое и знает, хоть и не понимает, многое-многое, как архив.
