Дождь всё не прекращался, и мы с
Анной-Ми перепачкались по самые уши, пока добрели до ворот замка.
Ветер так и рвал с меня шаперон,[1] а моей подруге приходилось и
того хуже – ее кокетливая шляпка вывернулась полями, ничуть не
защищала ни от ветра, ни от холода, и все время норовила улететь. К
тому же, моя юбка была короткой – до середины икр, и не так
путалась в ногах, а бедняжка Анна-Ми тащила на сгибе локтя шлейф.
Но зато я несла наш дорожный чемодан!
- Стучи, ради всего святого! –
Анна-Ми попыталась перекричать завывание ветра. – Если я сейчас не
согреюсь и не переоденусь в сухое…
Не дослушав ее причитаний, я
требовательно постучала набалдашником трости по воротам и поправила
очки. Я не меньше Анны-Ми мечтала о сухой одежде и блаженном тепле
очага, хотя и не жаловалась, но больше всего меня занимало, кто нам
откроет. Сжав трость до боли в пальцах, я была готова к любой
неожиданности. Сейчас распахнется дверь… сейчас…
Нам открыли не сразу, а когда
открыли – не торопились впускать.
- Доброй вам ночи, мадам, - сказала
я, увидев за дверями важную старуху в чепце, державшую свечу. – Моя
госпожа – мадемуазель Анна-Ми Грабянка просит принять ее на ночлег.
Наша карета сломалась за две мили отсюда, мы шли пешком, промокли,
продрогли и очень устали.
- Откуда я знаю, что она – та, за
кого себя выдает? – подозрительно старуха. – Вы обе больше похожи
на нищенок.
- Вот так новости! – изумилась я
недовольно, придержав ногой дверь, чтобы старухе не вздумалось ее
захлопнуть. – А на кого мы должны быть похожи в такую погоду? Ваши
хозяева вряд ли будут довольны, узнав, что вы держите благородных
девиц на пороге, когда молнии так и сверкают.
- Благородных девиц? – скривилась
старуха.
- Посмотрите на мой чемодан, -
сказала я сурово, - он окован серебром. Что на это скажете?
- Что вы его украли, - парировала
старуха.
- Ну, довольно, - я решительно
толкнула ее, проходя вперед, а следом за мной прошмыгнула дрожащая
Анна-Ми. – Мы заплатим за ночлег, если господа в этом доме не
спешат проявить гостеприимство!
- Не сердитесь на Пульхерию, -
раздался из темноты коридора мужской голос – низкий, звучный,
хорошо поставленный, как у оперного певца, но холодный, как вот
этот дождь, под которым мы только что брели. – Она немного
переусердствовала, охраняя наш покой.
- Я – дочь бальи из Лозера, -
произнесла Анна-Ми нежно и жеманно. – Неужели я и моя спутница
похожи на злодеек?
- Злодеи никогда не похожи на
злодеев, - сказал мужчина и подошел к старухе, став видимым
для нас.
Анна-Ми тихо ахнула и поспешила
поправить шляпку, которая приняла особо унылый вид – чучело птицы
завалилось набок, лента повисла тряпкой, и только восковые
незабудки весело топорщились на тулье. Что касается меня, я первым
делом обратила внимание на трость, которую мужчина держал в руках –
совсем, как я. Только у моей трости набалдашник был из черного
оникса, а у него – из серебра. Я сдвинула очки на кончик носа,
чтобы лучше видеть, потому что смотреть сквозь стекла для
меня было равносильно тому, что смотреть сквозь печные
заслонки.
Понятно, почему у Анны-Ми
перехватило дыхание - я никогда не встречала столь впечатляющего
мужчину.
- Позвольте представиться, - он
поглаживал серебряный набалдашник и рассматривал нас очень, очень
внимательно, а потом еле заметно усмехнулся - надо думать, мы и
вправду представляли сейчас забавное и жалкое зрелище. – Мое имя –
Рауль Лагар, - представился он, - тринадцатый граф Лагар, к вашим
услугам. Следуйте за мной, милые дамы, провожу вас к камину. Вы
согреетесь, а Пульхерия приготовит комнату. Я возьму свечу, - он
взял свечу из рук старухи и поднял повыше.
Несомненно, перед нами стоял самый
красивый мужчина на тысячу миль вокруг. Все в нем пленяло, и даже я
– маленькая провинциалка – не могла не оценить эту красоту и не
восхититься ею. Граф Лагар был очень высок и одет в черное, только
кружевное жабо белело, подчеркивая нетипичную для аристократа
смуглость кожи. Но загар ничуть не портил точеные черты – резкие,
как у мраморной статуи, но гармоничные, как на полотнах художников
в королевском соборе. Темно-русые волосы спадали на плечи
беспорядочными кольцами и явно были его собственными, а не париком.
В каждом слове, в каждом движении и жесте месье Лагара было
королевское благородство. Рядом с ним я ощутила себя полнейшим
ничтожеством и почти возненавидела его за такое унижение, хотя,
конечно же, он ни в чем не был виноват.
