– Петр Тихонович, к вам там эта, вчерашняя… Козлищева!
– Я не Козлищева, я Конищева! – Элина решительно оттерла плечом
хлипкого сотрудника в форменной одежде и вошла в кабинет
следователя по особо важным делам Тихого Петра Тихоновича. И
добавила от волнения звонко: – Доброе утро!
– Козлищева… Конищева… Или как вас там… Не орите так.
Элина остановилась, сделав два шага по кабинету. А хозяин этого
кабинета только что принял сидячее положение на диване у дальней
стены кабинета, на котором он, совершенно очевидно, провел ночь. А
теперь сидел и хмуро растирал шею.
– Что, ночь была бурной? – от неожиданности выпалила Элина.
– Ну, три часа ночью поспал. А вы думаете, вы у меня вчера
единственная были? – мрачно буркнул Тихий, резким движением
засовывая ноги в тапки. Размера навскидку минимум сорок пятого.
Однако. С комфортом у себя в кабинете устроился господин
следователь. Элина покосилась на белую подушку и клетчатый плед,
оставшиеся лежать на диване. Тихий между тем встал, прошел, взял со
стола стакан в подстаканнике, с чаем и с насаждением отхлебнул.
– Не может быть! – Эля неосознанно протянула руки к стакану.
Точнее, к серебряному подстаканнику. Какая чеканка, какая работа! –
Не может быть…
Тихий резко отвел руку со стаканом в сторону. С учётом длины его
рук стакан оказался для Элины в полной недосягаемости.
– Руки прочь от дедова подстаканника!
Элине ничего не оставалось, как любоваться старинным,
изумительной красоты подстаканником с отдаления, пока следователь
Тихий пил чай. И в это же время ей подумалось о том, что все-таки
корни гендерной несправедливости находятся куда глубже, чем принято
считать. Ну потому что не может мужчина, который спал ночью от силы
три часа, и спал при этом в своем рабочем кабинете, а не в
собственной постели, с утра выглядеть так… Вот если бы Элина спала
ночью три часа на узком диване в кабинете, с утра она бы выглядела
как огородное пугало. А Тихий – нет. И даже щетина его не портит.
Странно, но при его рыжеватой шевелюре у него темные щеки. Элина
вообще цеплялась за любые детали, старалась замечать любую мелочь.
Лишь бы не дать себе вернуться во вчерашний страшный день.
– Ну, что там у вас, Козлищева, – Тихий стукнул пустым стаканом
с подстаканником о стол.
– Я Конищева.
– Конищева… – пробормотал Тихий. Поскреб щеку, не удержался,
зевнул, прикрывая рот кулаком. – Почти коничева.
– У вас ужасный японский, господин следователь.
Он хмыкнул. Сел за стол, кивком головы предложил сесть Эле.
– Ну, что случилось? – а потом взгляд его внезапно приобрёл
холодную твердую цепкость. – Вы что-то вспомнили?
– Да. Вы вчера спрашивали, не пропало ли что.
– Так-так…
– Я вчера не смогла сразу сообразить, а сегодня поняла.
– И?
– Камин пропал.
– Андрей, как учили, осмотр от двери слева направо.
Как на заказ сегодня дежурство. Просто на загляденье. Убийство в
доме, как их Петр называл, «для илиты», уже не сулило ничего
хорошего. Убитый – профессор. Причем какой-то именитый. Еще
веселее. В комплекте прилагается молоденькая невменяемая вдова и
стажер.
Ладно, где наша не пропадала. Пусть стажер осуществляет осмотр с
последующим составлением протокола, а сам Петр займется вдовой.
В комнату заглянул Сеня.
– Понятые сейчас будут, Петр Тихонович.
– Отлично.
Вдова была моложе профессора раза в три. Тучному профессору
Конищеву, труп которого увезли около двадцати минут назад,
навскидку было лет семьдесят. Может быть, конечно, и меньше –
смерть никого не красит, но, в любом случае, не меньше шестидесяти.
А его жене – точнее, теперь уже вдове – было лет двадцать с
небольшим. Совсем девчонка, тонкая, высокая, нескладная, стянутые в
хвост белесые волосы и зареванное лицо.
