Пролог: Cogito Ergo Dubito
Я мыслю, следовательно, сомневаюсь
Университетский коридор тянется дальше, чем позволяют законы евклидовой геометрии.
Я знаю это с той же уверенностью, с какой знаю таблицу умножения, дату своего рождения, вкус кофе, который пью каждое утро вот уже девять лет. Коридор третьего этажа философского факультета имеет длину ровно сорок семь метров – я измеряла его шагами в первый день работы, как делают все новые преподаватели, осваивая территорию. Но сегодня, идя к своему кабинету после лекции о природе восприятия, я насчитываю восемьдесят три шага, и конца всё ещё не видно.
Флуоресцентные лампы гудят на частоте, которая резонирует с чем-то глубоко внутри моего черепа – не болезненно, но навязчиво, как мелодия, которую не можешь выбросить из головы. Звук создаёт вибрацию в костях, и я чувствую, как каждая клетка моего тела настраивается на эту частоту, входит в резонанс с чем-то, что больше меня.
Считаю двери: 314, 315, 316… 317… 318… 319…
Аудитория 316 должна быть последней на этом этаже. Я читала в ней лекции три года, знаю каждую царапину на деревянной двери, каждое пятно на линолеуме. За 316 должна быть стена, окно, конец коридора.
Но дверь 319 проплывает мимо, как корабль в тумане.
Останавливаюсь, оборачиваюсь. Позади меня коридор сжимается в перспективе, как на картинах Де Кирико – те же двери, те же лампы, та же институциональная зелень стен, которую администрация упорно называет "успокаивающим шалфеем". Но что-то не так с геометрией. Углы слишком острые или слишком тупые – мой глаз, натренированный на философских текстах, замечает логические несоответствия в архитектуре.
Ты просто устала, – говорю я себе голосом Томаса. Мой муж всегда говорил это, когда я зацикливалась на деталях, которые не вписывались в общую картину. Весь мир не может быть неправильным, Эва. Скорее всего, это ты.
Но Томас мёртв уже четыреста двенадцать дней, шесть часов и двадцать три минуты.
Я считаю время не из мазохизма, а из философской привычки к точности. Смерть – это факт, который должен иметь координаты во времени и пространстве. Если я перестану считать, она может стать абстракцией, а абстракции легче отрицать.
Продолжаю идти. Дверь 320 появляется слева, хотя я уверена – уверена с той математической точностью, которая не допускает сомнений – что только что видела 318. На табличке написано: "Д-р Э. Лоренц. Прикладная онтология".
Это моя дверь, мой кабинет, но надпись неправильная. Я преподаю эпистемологию – науку о природе знания. Онтология изучает природу бытия. Разница фундаментальна: одна спрашивает "как мы знаем?", другая – "что существует?".
Хотя, если подумать глубже, где проходит граница между тем, что мы знаем, и тем, что существует? Может ли существовать то, что непознаваемо? Может ли быть познано то, что не существует?
Достаю ключ – тяжёлый, латунный, с узором, который меняется каждый раз, когда я на него смотрю. Сейчас это спираль, закручивающаяся внутрь себя, как галактика или раковина улитки. Секунду назад был лабиринт – простой, классический, с одним входом и центром. Замок поддаётся с мягким вздохом, как будто дверь выдыхает, впуская меня в пространство, которое больше, чем кажется снаружи.
Внутри мой кабинет, но не совсем. Книги на полках правильные – Декарт, Юм, Кант, Витгенштейн, Сартр – но корешки выцвели до оттенков, которых не существует в обычном спектре. Не серый, не коричневый, не бежевый, а что-то между, что мой мозг отказывается категоризировать. Цвет, который существует только в периферийном зрении, исчезает, когда смотришь прямо.
На столе лежит рукопись, которую я не помню, чтобы писала. Почерк мой – узнаю наклон букв, характерные завитки, привычку ставить точки как маленькие кружки. Но слова…
