Таково веление небес.
Мать бросила нас с отцом, когда мне
было три. Отец постоянно изменял ей, и брак «по залету» держался
ровно столько, сколько могла терпеть мать. Я ее ни в чем не
обвиняла. У нее новая, а главное нормальная семья, и каждый месяц
мне на карточку приходят от нее деньги. Ее новый муж против нашего
общения, и мы даже не созваниваемся. Даже по праздникам. Даже в дни
рождения.
Кажется мать верила, что отец
выполнит все свои родительские обязательства и оплатит мне
университет. Как бы не так. Держа в руках предсмертную записку
повесившегося отца, в которой он пишет, как сожалеет, что испортил
мне жизнь, я не чувствовала ровным счетом ничего.
Уже много лет, почти всю мою
сознательную жизнь, мы живем в квартире-комнате, где уединиться
можно было разве что в туалете. Даже ванны не было. Мыться
приходилось в общественной бане раз в неделю.
Нет, он не пил. Он играл. Всю свою
сознательную жизнь мне приходилось сталкиваться с
коллекторами-бандитами, которым отец задолжал в очередной раз. Как
только долг был погашен, кольцо «азарт-заем-вменяемость-погашение»
замыкалось, и все начиналось сначала. И так каждый раз.
До сегодняшнего дня. Сегодня отца не
стало. В том месяце меня сильно избили, и мы продали все вещи, что
у нас были, включая унаследованную от бабушки и дедушки квартиру.
За исключением одной.
Моя флейта из черного нефрита,
доставшаяся по наследству и хранимая в семье отца как реликвия.
Невероятно дорогая.
В предсмертной записке он написал,
что обнаружил себя на пороге ломбарда с флейтой в руках, и осознал,
что это была последняя капля. Он пал настолько низко, что встать
уже не сможет никогда. И вместо того, чтобы пойти к психиатру, он
решил уйти навсегда.
Футляр из черного дерева лежал рядом
с мойкой небольшого кухонного уголка, где я его совершенно точно
заметила бы. Драгоценная нефритовая флейта была в нем. Не продал за
бесценок. Пересилил свою болезнь. Смог же.
Сердце кольнуло, и я закрыла футляр,
погладив по лаковой поверхности. Головой я понимала, что нужно
постучаться к хозяйке, живущей этажом выше, чтобы позвонила в
полицию… найти ночлег, потому что после такого неприятного
«сюрприза» продлять со мной аренду старуха не будет, а срок оплаты
как раз завтра…
Но я не делала ничего. Я сидела на
истрепавшейся подушке и смотрела в окно. За моей спиной был отец –
тяжелый и тем не менее худой мужчина. Все же надо было позвонить в
полицию, чтобы его сняли. Наши телефоны мы тоже продали, чтобы было
на что рис купить, пока мне не выдадут зарплату. Отца-игромана уже
давно никуда даже грузчиком не брали. Боялись воровства.
Я устала. И теперь все кончилось. На
моих коленях лежал футляр с флейтой, который я нежно поглаживала,
не отдавая себе в этом отчета. Мне нужно было так много сделать,
организовать похороны, но… где взять деньги на приличествующие
традициям ритуалы?
Флейта коснулась моих губ и
тягуче-несчастно запела. Музыкальную школу отец оплачивал с
выигранных денег еще тогда, когда начинал играть… когда выигрывал.
Я не знала. Я была счастлива, что отец так заботится обо мне. И мое
счастье усугубляло его болезнь.
Какое-то время я ненавидела себя за
это, а теперь это все не имело никакого значения. Долги погашены. У
меня на карточке месячная зарплата и мамина передачка,
уменьшающаяся с каждым месяцем, потому что я «уже взрослая».
Панический крик ужаса вырвал меня из
забвения. Я дернулась, и футляр упал с моих колен. Кричала
квартирная хозяйка, увидевшая отца также, как и я час или два
назад. Я забыла закрыть дверь. И пусть. Кто-то должен был сделать
то, на что у меня не было ни физических, ни эмоциональных сил.
Голова никак не хотела включаться, и
осознала, что не могу понять, что она кричала. Я не различала слов.
Старуха выбежала из квартиры, оставив дверь открытой нараспашку, и
меня затрясло. За моей спиной висел отец, а до меня только сейчас
начало доходить, что произошло. Шок сделал из меня амебу.
