Наше время…
Дождь лил как из ведра.
Кира промокла до нитки, пока дошла
от ворот до двери двухэтажного особняка Глеба.
Продрогла до костей после тёплой
машины, но вряд ли в этом доме ей предложат горячего чая и
обсохнуть. Вряд ли ей предложат даже войти.
— Что тебе надо? — рывком открыв
дверь, на пороге стояла Нина, жена Глеба Елагина.
Чёрт! Кира надеялась, это будет их
сын — парню хотя бы можно доверять. Или Фаина — женщина, что
помогала по хозяйству, эта бы выполнила её просьбу наверняка, но
Нина…
Честно говоря, куда больше Кира
надеялась сегодня уже не вылезать из-под одеяла.
После ухода Глеба нежиться в тепле,
оставленном его большим, сильным телом, и сладко проспать до утра
на его подушке. Она даже в душ не хотела идти — так было хорошо,
тихо, уютно.
И лучше, если бы он не уходил.
Но он вдохнул её запах, словно хотел
унести с собой, поцеловал Киру в плечо и встал.
— Надо ехать, — натягивая одежду,
ответил Глеб на её взгляд, скорее уже просто грустный, чем
тоскливый.
Елагин так часто уходил за эти
двадцать лет, что она могла бы и привыкнуть, но нет: расставаться с
ним каждый раз было невыносимо.
Её хирург.
Высокий, широкоплечий, сильный.
Красивый, темноволосый,
сероглазый.
Талантливый, умный, выдающийся.
Её кардиохирург.
Доктор её сердца.
— Опять пересадка. И опять ночью.
Надо поспать с вечера хоть немного.
— У меня ты высыпаешься лучше, —
справедливо заметила Кира, подперев голову рукой, и тяжело
вздохнула.
— Да, ты же хотела о чём-то
поговорить, — вспомнил Глеб, нахмурив лоб.
Она хотела, как и вчера, и неделю
назад, и предыдущие несколько недель, что всё откладывала и
откладывала трудный разговор, но выяснять отношения, ставить
условия, ссориться с ним перед сложной операцией, конечно, не будет
— она же не его жена.
Кира махнула рукой, давая понять:
иди уже.
— Давай завтра. Сегодня мне, правда,
надо ехать, дома остались документы, — Глеб застегнул ремень брюк.
— А я ещё даже не знаю, кого буду оперировать.
— Почему не знаешь? — удивилась
Кира.
— Решаю не я. Донор обычно
появляется внезапно. И уже комиссия смотрит, кто стоит в очереди,
кому подойдут размеры, совместимость по группе крови и прочие
параметры. Вызывают трансплантологов. Уточняют, готов ли выбранный
пациент, можно ли его сейчас оперировать. Моё дело — провести
операцию, — сжал в кулак и резко выпрямил пальцы правой руки Глеб,
словно уже разминал перед работой.
В последнее время он делал так всё
чаще, и Киру это не на шутку беспокоило.
— Ты был у невролога? — спросила
она.
— Был, — ответил Глеб.
— И что он сказал? — не поверила
Кира.
— Всё в порядке, всего лишь
профдеформация, — Глеб сунул руку в карман.
— А он точно невролог? — с
подозрением прищурилась Кира.
— Не сомневайся, — улыбнулся
Елагин.
Она и не сомневалась, что Глеб зашёл
вечерком к какому-нибудь старому приятелю, по случаю неврологу, они
что-нибудь обсудили, посмеялись, возможно, выпили по бутылочке
пива, Глеб вскользь пожаловался, тот посоветовал ему пройти
обследование, и на том разошлись.
— Ладно, поехал я, Кирюш, —
наклонился он, чтобы ещё раз её поцеловать. — Надеюсь, удача меня
сегодня не оставит, а мастерство не пропьёшь. Ненавижу пересадку
сердца, — скривился он.
Кира могла бы спросить: «Почему?»,
но знала ответ.
Технически для хирурга операция
несложная: удалить и пришить, разве что шить приходилось много. Но
Глеб не любил пересадку по другим причинам. Во-первых, они обычно
ночью, и не только хирург, вся бригада: трансфузиологи,
анестезиологи, медсёстры, ассистенты — все хотят спать. Во-вторых,
был в этой операции очень трудный для Глеба момент — смотреть, как
борется за жизнь только что удалённое сердце, ещё бьётся, ещё
работает, надеется, старается, как старый солдат, до последнего
исполняя свой долг, но постепенно слабеет и умирает. А в-третьих,
чтобы сердце получил кто-то больной и немощный, кто-то сильный и
здоровый должен умереть.
