Нервно теребя край папки с документами, старательно и бережно
выправленными мною для этого собеседования, я уже полчаса сидела в
приемной ректора, под прицелом выцветших от старости, но все еще
цепких глаз неразговорчивой секретарши.
Почти не спавшая ночью, перенервничавшая и измученная мыслями, в
академию я прибежала раньше открытия ворот.
Сорок минут простояла на улице, ежась от промозглого ветра,
потом еще пятнадцать — у запертого входа главного корпуса и вот —
полчаса под неприступными дверьми ректорского кабинета…
Когда меня вызвали, я не поверила своим ушам.
С трудом встав с неудобного стула, с которым мы успели уже
сродниться, я на подкашивающихся ногах вошла в кабинет.
Мрачнее места я, пожалуй, не видела.
Черные шелковые обои на стенах, мебель, покрытая темным лаком,
кресла, на вид еще неудобнее стульев в приемной, и мужик за
огромным массивным столом. Они были созданы друг для друга — этот
стол и этот мужик. Два непереносимых дерева.
Я поняла, что ректор — человек сложный, как только вошла. У меня
на такое нюх был еще с детства. И имя у ректора было говорящее,
непримиримое, будто даже агрессивное — Эйнар Гэдехар. Его имя я
вызубрила наизусть, пока сверлила взглядом дверь и красующуюся на
ней вычурную табличку. Запомнила каждую линию выведенных на
позолоте букв.
Еще с детства я старалась избегать таких людей, чтобы сохранить
нервы в целости, но не теперь. Сейчас подобные причуды являлись для
меня непозволительной роскошью.
Либо я не работаю здесь и берегу свой хрупкий внутренний мир,
либо работаю, но неизбежно общаюсь с главой академии…
Выбор был очевиден. Я нуждалась в этой работе.
— До-о-обрый день, — промямлила я, не забывая дружелюбно
улыбаться.
— Садитесь, — велел мой будущий начальник, не удосужившись даже
поднять головы. Он быстро вычеркивал что-то в лежащих перед ним
бумагах и хмурился.
На мгновение показалось, что работу эту я не получу.
Но, отогнав панические и глупые мысли, я подошла к столу и,
прежде чем сесть, протянула ректору папку с документами.
Он ее принял.
Я села.
Все так же не глядя на меня, он без всякого интереса открыл
папку, пробежался взглядом по первым строчкам и завис. Перечитал,
ругнулся и только после этого поднял на меня глаза.
Зеленые.
Не люблю зеленый цвет.
— Я же предупреждал о возрастном пороге, — раздраженно и
непонятно к кому обращаясь рявкнул он. — Почему объявление все еще
не заменили?!
Сначала я подумала, что начальник мне попался не только сложный,
но еще и на голову скорбный, а потом фигура змеи на краю стола
начала шевелиться. Она проворно распутала кольца и чуть виновато
прошипела:
— Я потороплюс-с-с-с.
— Разберись, — велел ректор, и змея, сверкнув изумрудами,
заменявшими ей глаза, провалилась сквозь стол. Я вздрогнула и, не
думая о том, как это может выглядеть, заглянула под стол.
— Ее там нет, — спокойно сообщил мужчина. Когда я выпрямилась и
посмотрела на него, он уже протягивал мне мою папку. Не изученную.
— Вы нам не подходите.
— Это почему еще? — спросила, едва сдержав на лице положенную
улыбку. — Вы даже собеседование не провели и не знаете…
— Я знаю достаточно, чтобы понимать: вы не подходите для этой
вакансии.
— Но я специалист! — соврала я просто блестяще.
— Вам двадцать шесть.
Сказано это было так, будто мой возраст являлся моим главным
недостатком, перечеркивающим все возможные достоинства.
— Я слишком стара для должности библиотекаря? — спросила жалобно
и получила совершенно неожиданный ответ:
— Напротив. Слишком молоды.
— Что?
Ректор утомленно потер переносицу. Ему не хотелось мне ничего
объяснять, у него было полно дел, и часов в сутках на эти дела
отчаянно не хватало.
Я улыбалась. Но для себя решила: если меня попытаются выставить
без объяснений, буду плакать. Я находилась в достаточно отчаянном
положении, чтобы забыть о своем достоинстве.
