Впервые я встретил его в Народном театре… Или мы уже были знакомы?.. Нет, то есть – да… в общем, кажется, впервые я встретил его в Народном театре… Причем приход именно Вовки Кораблева я плохо помню.
Помню, как пришел я сам. В первый же день и час, заикаясь и грассируя, обещал свою картавость очень быстро исправить, скромно сидел на лавке всё занятие… Помню, как пришел Никульков – весело!.. Хорошо запомнилось, как пришел в Народный театр Лёшка Петров. У него тогда была эффектная для шестнадцатилетнего парня внешность: коротковолосый, почти лысый, но с редкими юношескими усами, они у него, даром что молодые и редкие, но такие уверенные, торчали в разные стороны, как у кота, лицо грубоватых черт – особенно мощный треугольник носа, полные, одновременно чувственные и грубые губы, сильное надбровье… Лёшка представился очень серьезно, чем немало всех рассмешил (впрочем, как выяснится позже, и уважать нас всех заставил): «Петров… (станиславская пауза) Алексей Юрьевич»… Всех, кто уже был в Народном театре до прихода Лёшки Петрова, одновременно поразило его сходство с Маяковским, каким мы его видели на картинках в советских школьных учебниках по литературе…
А вот Вовку Кораблева, его приход помню плохо. Кажется, мы всё же уже встречались с ним где-то, – его и моя мама вместе работали, – ну, не важно. Важна была атмосфера Народного театра, его главреж Абрам Моисеевич Крамер и все мы, такие разные, но все такие молодые, от шестнадцати до двадцати с гаком, все преисполненные какого-то плана, на пороге какого-то прорыва, у каждого своего, но резонирующего так звонко. Я, например, не много не мало, в начале своего жизненного пути вознамерился стать кинорежиссером. Поступать во ВГИК – Всесоюзный государственный институт кинематографии. Перед последним школьным классом я бросил футбол, которым занимался с семи лет, ездил на соревнования, бывал и лучшим на турнирах, а бывало, обреченно сидел на скамейке запасных, освоил кучу амплуа – от правого нападающего до левого защитника, был весьма приличным «технарём», «дриблёром»… был почти профессионалом, поскольку футбольные университеты я проходил не абы где, а в лучшей команде футбольной школы олимпийского резерва «ЗиЛ» у легендарного в ту пору в городе Фрунзе тренера Акрама Акимовича Юнусова. Сегодня я дал бы ему говорящее прозвище Хан Узбек… Абраму Моисеевичу сегодня я тоже дал бы говорящее прозвище – Вечный Жид русского театра драмы… С типичной семитской внешностью – носом, лысиной, животиком, громко- и многоговорением, хитрым прищуром, репертуаром жестов, слабостью к гонорарам и женскому полу, талантом – в общем-то крепким, но какой-то грустью ограниченным, – вот той загадочной еврейской грустью, они играют долго, Вечные Жиды русского драматического театра, неважно где – в Москве, Питере, Одессе, Кишиневе, Хабаровске или в Душанбе, Алма-Ате, Ташкенте. Они играют кого угодно – председателей колхозов, Диких в «Грозе», Яго в «Отелло» и профессоров в «Дяде Ване», а иногда по прикольной фантазии главрежей – даже Лениных в «Красных конях» на какой-то там траве, но кого бы они не играли, они всегда, даже в молодости, играют старого еврея… Потом уходят в режиссеры. Или профессиональной Драмы. Или хотя бы Народного театра…
Вовка Кораблев был странен прежде всего внешне. Вытянутый овал лица, крупноватый с заметной волной нос; лоб чуть приплюснутый с боков, особенно уже у волос, но высокий; при этом всём какие-то детские глаза, глаза ребенка, которому и хочется и колется выходить в этот непонятный взрослый мир (и в сорок пять у него будут такие глаза). А иногда – холодные, не злые – просто ледяные глаза, с таким выражением, дескать, я-то лучше всех знаю, что нам всем здесь делать, и долго ли, но никогда ничего вам не скажу, точнее – говорить буду много, но так, что поймут немногие, кто между слов читать умеет… Еще он был строен, высоковат, хотя не дылда, не скрывал немного жеманных, хотя не девичьих, манер, при этом, кроме длинноватого носа, имел и ногу чуть ли не сорок восьмого размера…
