- Расставляем ручки, трясем
юбчонками! – перегородив проходную немалыми своими телесами,
здоровенная бабища обыскивала фабричную девчонку: быстро, но
аккуратно ощупала выцветшую кофту, сунула пальцы за пояс и резко
встряхнула юбку. И тут же утратив всякий интерес, мотнула головой
на выход. – Следующая давай! Подходи – не задерживайся! Чем быстрее
я увижу, что вы ни отрезов, ни лоскутов с панской фабрики не
тянете, тем быстрее спать пойдете.
- Жадюги ваши паны – лоскутков
жалеют. Убудет от них, чи шо? – расставляя руки, чтоб контролерше
удобнее было обхлопывать бока, буркнула следующая фабричная –
совсем молоденькая девчонка лет шестнадцати. Голос ее звучал
равнодушно, а на плоском веснушчатом лице была написана усталая
скука.
- Не нравится – вертайся в свою
деревню коровам хвосты крутить. – также равнодушно откликнулась
контролерша. – Следующая!
- Подтяните мне панталоны, Оксана
Мартыновна, будьте так ласковы! Раз уж все едино там лазаете. – с
томной манерностью протянула черноглазая бойкая дивчина. Очередь
захохотала, а дивчина немедленно получила по заду шлепка, выбившего
пыль из ветхой юбчонки. – С вашими нежными ручками только в панские
камеристки.
Очередь захохотала снова, а бабища
добродушно буркнула:
- Иди отсюда, балаболка! Глаза б мои
тебя не видели.
Девица изобразила шутовской
реверанс, схватила за руку поджидающую ее веснушчатую подружку, и
со всех ног кинулась через проходную ткацкой фабрики на улицу. Они
выскочили на заставленный ящиками и тюками фабричный двор.
- Бубух! – рядом с грохотом
обрушилась огромная металлическая нога. Фонарь над проходной
качнулся, девушки с визгом метнулись в сторону.
- Скра-а-ап! – стальные клешни
проплыли мимо, подхватили сразу пару ящиков, и – бубух! бубух! –
железная фигура, во мраке смахивающая на гигантского безголового
человека, зашагала прочь.
- У-у, идолище поганое! –
черноглазая погрозила стальному человеку тощим кулачком.
Сидящий меж плеч грузового паро-бота
парень обернулся – в свете фонаря видна была белозубая усмешка под
узкой ниткой усов – и помахал девицам.
Черноглазая погрозила кулаком второй
раз – и потащила подружку вон со двора.
Им навстречу тянулась мрачная
вереница одетых в затрапез уборщиц: ночная смена на ткацкой фабрике
заканчивалась затемно, дневная начиналась засветло и оставалось
совсем немного времени прибрать пыль и грязь, способные испортить
дорогое шерстяное сукно.
- Поломойки! – хмыкнула черноглазая
и обе девчонки прошествовали мимо, явно важничая и задирая носы –
они-то фабричные!
Свернули в темный проулок… свет от
фабрики исчез, словно угол обшарпанного домишки отрезал его. Даже
грохот укладывающего ящики паро-бота стал приглушенным. Важное
выражение мгновенно стекло с лица черноглазой, и она заскакала
вокруг веснушчатой подружки, выделывая носками латаных ботинок
лихую «ковырялочку»:
- Получилось! Ты такая: «Убудет от
них…» А я: «Панталоны подтяните…» А она: «Глаза б мои тебя не
видели…» - она захохотала. – Так ведь и не увидели, ничегошеньки!
Получилось! – от полноты чувств она схватила подружку за руки…
- Шо ж таке у тебя получилось, краля
моя? – спросил ленивый мужской голос.
Черноглазая замерла, крепко сжимая
ладони подруги и не оборачиваясь.
- Франт, что ли? – все также не
оглядываясь, краем рта спросила она.
Веснушчатая девчонка поглядела
поверх ее плеча. Под едва тлеющим уличным фонарем, привалившись к
фонарному столбу, стоял и впрямь настоящий франт. Конечно, ежели
присмотреться, заметно было: сюртук на нем из тех, что
воры-халамидники тащат с бельевых веревок на задних дворах дешевых,
не огороженных кольцом охранных рун, доходных домов. А потом несут
на окраину «Фабрики» к тихому портному Якову Исааковичу, чтоб тот
перелицевал обшлага да заменил приметный галун и пуговицы. Но
сейчас, в неверном свете фонаря, Франт был чудо как хорош: в
похожем на ведерко для угля цилиндре, ярко-желтых штиблетах, и
перчатках – хоть и грязных, да лайковых. И даже трость у него
имелась – ею он элегантно покачивал, глядя в затылок черноглазке.
Веснушчатая тяжко вздохнула и кивнула.
