Пощечина была мне и ответом, и
объяснением, и разъяснением для особо недоразвитых особ, каким
именно образом в списке на зачисление в институт с моими баллами
стояло имя моего сводного брата, дважды провалившего единый
государственный экзамен. В этом году он превзошел сам себя –
двадцать девять баллов по сумме трех дисциплин против двенадцати в
прошлом году. Конечно, мои двести девяносто гораздо лучше выглядят,
поэтому почему бы не присвоить?
Я жила в маленьком провинциальном
городке, в котором был лишь один гуманитарный институт и одна
пту-шка, куда поступать Мирослав считал ниже своего расфуфыренного
достоинства, в чем мой отчим и его кровный отец всегда поддерживал.
«Нечего бабе вышку получать!» – часто повторял он, но я до
последнего надеялась на мировую справедливость. Ровно до тех пор,
пока не узнала, что жиртрест-ректор – собутыльник моего «папаши», и
с его связями в нашем местечковом филиале министерства образования
поменять результаты – раз плюнуть!
Впрочем, даже после этого я
попыталась дернуться и накатать заяву в полицию. Парочка
собутыльников нашлась и там. А еще мне достаточно четко пояснили,
что дела самоубийц навсегда остаются висяками. Да, сейчас я сидела
в СИЗО за клевету в ожидании, когда за мной явится «несчастный
мужчина, который вынужден привечать сиротку-шлюху, доставшуюся от
первого брака гулящей жены».
Но все не так плохо – в этот раз меня
почти не били. Некоторых «стражей порядка» я знала не понаслышке,
будучи знакомой с ними на гражданке. Если бы я знала, что эти мрази
носят погоны, ни за что на свете не пришла бы в участок. Чего мне
стоило потерпеть еще три с половиной месяца до восемнадцати лет?
Декабрь не за горами! Не зря же мое имя Декабрина!
– Малолетняя тварь, – пробурчал
отчим. Мою клетку еще не открыли, но я уже могла увидеть поддатого
отчима в просторно стоящие друг от друга прутья. Часто недоедая, я
могла легко, словно женщина-кошка, протиснуться сквозь них. Но не
сделала этого. У меня не было плана Б, а план А, заключающийся в
переезде в студенческую общагу, отдан на растерзание Мирославу. –
Как ты меня заколебала.
Я тяжелым камнем под названием «орган
опеки» висела на его шее и даже не приносила никаких выплат. Зато
была невероятно полезна в качестве домашней прислуги особенно в
зимнее время, когда градусник лопался от зашкаливающего минуса за
окном десятого этажа, откуда меня не раз и не два обещали
скинуть.
– На выход! – сухо объявил
престарелый охранник, которого совершенно не интересовало мое
состояние, и отворил камеру.
Резко встав, я охнула от боли в
ребрах. Сегодня меня ударили только два раза. Как раз в грудь и в
бок, чтобы поменьше следов оставлять. Как мне перетерпеть еще три с
половиной месяца? Сбежать не получится – меня поставили на учет в
детскую комнату за алкоголизм и бандитизм. В квартире была только
одна комната и в ней постоянно зависают алкаши, за нерасторопность
обслуживания которых мое тело цветет ярким желто-фиолетовым цветом
от побоев.
Отчим сегодня был скуп на слова, и во
второй раз я услышала его слова в автобусе, когда к нам подошел
кондуктор. Его тихое «заплати» ужасом растеклось по венам. Денег у
меня, естественно, не было. Бравые стражи порядка отобрали все, а
если нас вышвырнут из автобуса, мне снова прилетит. Ехать нам еще
далеко, примерно четыре или пять остановок. Неудивительно, что он
был так зол, когда я попала в СИЗО.
– Платите, либо выходите немедленно!
– кондукторша была неумолима, и даже водителя предупредила, чтобы
не закрывал двери. На нас (почему-то только на меня) неодобрительно
поглядывали другие пассажиры за бестолковую трату их времени. А
почему я должна платить, если копейки мне доступны только те,
которые я заработала поломойкой? Из-за моего внешнего вида меня
даже промоутером на улицу не берут!
