Солнце уже опускалось за нить
горизонта, окрасив небо ало-рыжими красками, когда мы расстелились
на поляне у озера, разлили из термоса чай по кружкам. Зажгли
единственную свечу на пироге, но ветер потушил её. Сизый дым
растекся и растаял в сумраке. Грин тяжко вздохнул и картаво
произнес:
— С днем рождения меня.
Фраза прозвучала так горько, что
защемило сердце. Я, отвесив Грину легкий подзатыльник, сказала:
— Не бухти, старикан.
— Да, — согласился Ник, —
шестнадцать лет — не срок.
Я отерла украденный с кухни нож о
краешек блузки и разрезала пирог на три неаккуратных части.
Кромсала без жалости, не заботясь о внешнем виде — выпечка всегда
была моей слабой стороной, и я надеялась поскорее избавиться от
неудачного эксперимента. Взяла левый, подгоревший край, но Ник
стукнул меня по руке.
— Моё! — возразил он, забрав кусок
и жадно откусив от него. — Видишь, какой я храбрый и бесстрашный?
Жертвую своим здоровьем ради сестры.
И впрямь герой. Даже не
отплевывается. А ведь получилось безвкусно и почему-то пересолено.
Разве я солила тесто? Скорее — по невнимательности насыпала соли
вместо сахара.
Грин продолжал грустить. Он
искривил губы, и левый уголок подрагивал, точно друг собирался
расплакаться. Мы окончательно скисли. Та веселость, которую успешно
изображали целый день, испарилась. Прямо как дымок от свечки.
Повисла пауза. Ник соскребал с пирога черноту, Грин всматривался в
воду. Я отогнула уголок простыни, на которой сидела, и провела
кончиками пальцев по прохладной траве.
Динамики на трех наручных часах
единогласно потренькали девять раз. Скоро придется вернуться в
лагерь, времени осталось совсем мало, а мы толком не
пообщались.
— Предлагаю нарвать конны, —
пробубнил Ник.
— Нет, — отрезала я.— Не хватало
ещё, чтобы вы курили.
Листья конны вызывали состояние
близкое к безумию. Дарили несколько часов наслаждения и безудержной
радости. А потом наступала опустошенность. Словно конна высасывала
всё хорошее. Она считалась запрещенным растением; густые кусты с
желто-зелеными ветками спиливали и травили химикатами. Но конна
росла всем назло. Листья выменивали на редкие вещи, которые просто
так было не добыть: драгоценности, лекарства, информацию. Впрочем,
у нас, выросших рядом с лесами, её хватало. Тем секторам, которые
расположились в горной или равнинной местности приходилось труднее.
И платили они больше.
Мне хватило того раза, когда
провожали Кристину. Самую старшую, неунывающую и яркую из нас.
Именно она собрала нашу компанию и гордо назвала её «Четверкой».
Кристина не смущалась разнице в возрасте или характеру. Она легко
уживалась со вспыльчивым Грином, пакостничала вместе с Ником,
секретничала со мной, застенчивой и маленькой. Три года разницы в
лагере считались пропастью, но Кристину это не останавливало.
Уехав, она оставила «Тройку», которая завтра превратится в
«Двойку»... До следующего года, когда А-02 покинет Ник.
В прошлом году мы впервые
попробовали конну, и утром, кроме слез от прощания, добавилась
тоска, похожая на засасывающую бездну. Она засела пчелиным жалом
под самые ребра и не уходила с неделю. Ребята называли это
состояние ломкой и убеждали, что от неё помогает лишь новая «доза».
Некоторые не представляли без растения жизни; их черты заострялись,
под глазами прорисовывались черные синяки. Они ходили или вечно
раздраженные, или плакали навзрыд, или истерично хохотали. Ужасное
зрелище. И всякий следующий заверял: «Уж я-то не подсяду».
Интересно, каково им пришлось в А-01, где, как говорят, конна не
растет, а потому стоит огромных денег?
— Ладно тебе, Ларка, мы самую
малость, — Грин умоляюще глянул на меня из-под густых бровей. —
Неужели сама не хочешь?
