Давным-давно…
Молодой князь Игорь дремал, утомленный утренним ловом. Лето едва началось, но с ясного неба пролилась настоящая жара. Веяло духом едва раскрывшейся листвы и влажной земли – после долгого зимнего оцепенения земли и неба дух этот пьянил. За откинутым пологом шатра солнце самому себе слало тысячи улыбок, отраженных в гладких водах Змеева озера. Позади шумел на плотном ветру Змеев бор, где-то рядом переговаривались отроки – судя по азартным возгласам, играли в кости, спрятавшись в тень берез. Все были довольны: лов удался, люди объелись жареным мясом молодых кабанчиков, псы получили требуху. К древнему каменному идолу здешнего бога, что прятался в лесу в сотне шагов от опушки, Игорь сам отнес головы и передние ноги вепрей. Когда-то, еще отроком, впервые прибыв в эти места к востоку от Новгорода, он расспрашивал стариков, что это за бог, но никто не знал его имени: дескать, с ранних времен стоит, да и все. Даже кривой дед Замора, хранитель Змеева камня, только качал головой: тоже не знал, а может, считал это знание лишним для непосвященных. Очертания обтесанного серого камня в локоть высотой ясно давали понять, что сила его – в умножении всего живого, и князь не забывал поделиться с ним всем, что получал на лову или как дань.
Повеяло озерной влагой, прямо за спиной раздался легкий шорох. Игорь слегка вздрогнул от неожиданности – кому тут быть, он же в шатре один? Мелькнула неясная – и невероятная – мысль о каком-то звере, забравшемся в шатер… и не успел князь оглянуться, как что-то пощекотало ему шею. Послышался тихий низкий смешок. Изумленный Игорь живо повернулся и схватил кого-то, кто оказался вплотную позади него.
Увидев, кто нарушил его покой, Игорь охнул. Это была Талица – единственная женщина в дружине. Настоящее ее имя было Евталия, и Стремил, один из Игоревых старших гридей, привез ее из похода на Царьград. Лет семнадцати, вдвое моложе Стремила, высокая, худощавая и стройная, она была светловолоса, с тонкими чертами лица, с глазами небесной голубизны – и не подумаешь, что гречанка. Пленниц в том походе захватили много, но при виде Евталии Стремил обезумел от любви и затребовал себе, готовый отказаться от прочей добычи. Возил с собой в походы по Руси – не мог расстаться, да и боялся оставить одну, без родных, без опоры, чужую и обычаям, и вере русов. Даже русской речью она пару лет спустя владела неуверенно. Гордой прямой осанкой Евталия не уступила бы княгине, Игоревой жене, но в чертах ее прекрасного лица навек застыло тревожное, замкнутое выражение. Стремил обращался с ней как мог лучше, баловал нарядами и украшениями, ревниво присматривал, не поглядит ли она на кого-то из отроков помоложе. Но Евталия поводов для ревности не давала: редко поднимала глаза, была молчалива и грустна. Счастья в этом браке, куда ее вовлекли против воли, в чужой языческой стране она не нашла, но по виду смирилась со своей долей.
Игорь привык видеть ее где-то поодаль от мужчин. Она старалась как можно меньше попадаться на глаза и во время походных стоянок редко показывалась из Стремилова шатра. Имя Талица, данное ей русами, хорошо подходило к ее тонкому лицу: в его белизне, в хрупкости всего облика было что-то от прозрачной тающей льдинки, которая вот-вот превратится в ручеек слез уходящей зимы, а потом и вовсе растает.
И уж чего Игорь не ожидал, так это увидеть Стремилову жену в своем шатре. Одетая лишь в белую сорочку из мягкого прохладного шелка, она лежала на спине и, встретив его потрясенный взгляд, с выразительным призывом распахнула глаза. В полутьме шатра они изменили цвет и вместо голубых показались зелеными, как водяная трава. Ее золотистые, как бледный луч, волосы были распущены – Игорь увидел их впервые – и окутывали ее шелковистым покрывалом. Однако скрывали не все – ворот сорочки были так вольно распахнут, что взгляд Игоря уперся в обнаженную грудь. В волосы Талицы были вплетены желтые цветы, коих так много в эту пору, а яркие губы, обычно строго сомкнутые, вызывающе улыбались.
