В больничном коридоре холодно и сыро. Серые стены давят на меня. Желание, по меньшей мере, закрыть уши, чтобы не слышать крики, достигает неимоверно высокой отметки. В идеале я бы бросила все и ушла отсюда, но не могу. Сил сейчас едва хватает на то, чтобы дышать и уверенно стоять на ногах. Возможно, мысли на самом деле материальны, иначе я не понимаю, почему все повернулось именно так. Меня поставили перед фактом, сказали, что другого варианта нет, что это единственный способ, ведь плод мертв и такое случается.
Такое случается, слова, эхом отдававшиеся в голове снова и снова.
– …у вас еще будут дети. Вы еще молодая, успеете, – медсестра, которая помогала мне покинуть кабинет, придерживая за талию, повторяла это как мантру, но легче мне не становилось. Я могла остаться в палате на сутки, но отказалась. Подписала документы, внешне оставаясь спокойной. Но внутри все горело, адская боль разрывала. Все случилось слишком быстро, все решилось само собой, к сожалению. На самом деле только сейчас, после операции, я в полной мере ощущаю, что произошло. Возможно, я тянула непозволительно долго, и потому кто-то извне решил все за меня. И вовсе не в мою пользу.
Сейчас мне остается лишь сидеть и ждать, когда Янина меня отсюда заберет. Ее номер я набрала случайно, как только покинула кабинет. Оставила позади полноватую женщину-врача, сдавленные всхлипы, окровавленные пеленки и собственное нерожденное будущее. У меня не было даже малейшего шанса все исправить, но почему-то я все равно видела в глазах врача осуждение. Словно я сама виновата в случившемся. Никому не скажу о том, что случилось. Это останется моей тайной, похороненной среди белых стен гинекологического отделения. Потому что, каюсь, доля вины лежит на моих плечах. Правда, заключение, записанное в личном деле, говорит о другом.
По коридору эхом разносятся быстрые шаги, сопровождаемые шуршанием пуховика. Мне даже не нужно поднимать голову, я узнаю подругу по ее кроссовкам, припорошенным снегом. За окном метет с самого утра, и добираться до клиники было довольно проблематично. Будто сама судьба не хотела, чтобы я приезжала сюда, но, окажись здесь позже, последствия были бы иными. Мне о них кратко рассказали, приукрасив не очень приятными подробностями. Рука неосознанно опускается на живот. На плоский и теплый. Внутри покалывает и режет, врач сказала, что это скоро пройдет. Боль исчезнет, а следом и воспоминания. Нужно лишь немного времени, и я перестану думать о том, что было внутри меня. Забуду и продолжу жить так, будто этих месяцев попросту не было.
И его тоже не было.
– Боже, Кристин… – Янина опускается рядом и сразу же обнимает меня за плечи. От нее пахнет морозом и крепким черным кофе. Влажные от снега волосы противно касаются щеки, но меня этот момент сейчас мало волнует. Больше заботит, как я сама сейчас выгляжу – укладка не испорчена, короткие черные волосы лежат идеально – волосинка к волосинке, стрелки поправлены, тушь нанесена заново.
Еще десять минут назад, отходя от истерики в грязном больничном туалете, я себя не могла узнать в отражении зеркала. По щекам ползли черные змейки туши вперемешку со слезами. Я плакала так сильно, что после с трудом могла снова накраситься. Руки тряслись, чуть не выколола себе глаз кисточкой. Они и сейчас дрожат. Потому прячу их в карманы черной куртки. Там же нащупываю шапку Вити и сжимаю ее.