Глава 1. Москва. Пустота.
В последнее время Москва стала похожа на гигантский аквариум, в котором все бесконечно двигаются, но никто никуда не плывёт. Степан наблюдал за этим из окна своей квартиры, держа в руке чашку остывшего кофе, который он пил уже третий день подряд.
Ему было тридцать пять. Возраст, когда молодость ещё делает вид, что никуда не ушла, но тело уже знает правду. Рост – примерно метр восемьдесят, обычное сложение, чуть заметный живот, выдающий любовь к ночным перекусам и бесконечным размышлениям. Каштановые волосы – чуть ниже мочек ушей, как у актёров из старых фильмов, которые пытались казаться философами. Небрежная щетина добавляла лицу не столько мужественности, сколько усталости.
Он не был ни красив, ни уродлив – «среднее между прототипом и статистом», как он иногда сам про себя говорил. В нём всё было невыразительно, но именно эта невыразительность притягивала. Казалось, будто жизнь выбрала его для наблюдения, а не участия.
Когда-то ему казалось, что слова рождаются сами, как дыхание. Теперь же каждая строка требовала жертвы – скуки, отчаяния, нервного тика. Из-под пальцев вылезали словесные мутанты, гибриды мыслей и усталости.
Он давно понял: творческий кризис – это не отсутствие идей, а момент, когда идеи больше не хотят иметь с тобой дела. Они просто уходят. И остаёшься один – как покинутая статуя, стоящая в коридоре между снами.
Иногда он открывал ноутбук, смотрел на пустой документ и представлял, как тысячи писателей во всём мире делают то же самое. Миллионы пустых страниц соединялись в безмолвное облако над человечеством – облако несостоявшихся миров.
«Может, вдохновение – это паразит», – подумал он. – «Он живёт в тебе, пока ты интересен, а потом пересаживается на кого-то помоложе».
На часах было три утра. Москва внизу казалась бесконечной системой вен – светящиеся дороги текли, как кровь города, волнующегося во сне. Вдруг ему стало странно – почти физически ощущалось, что весь этот город дышит сквозь него. Что в каждом его вдохе есть микроскопическая доля чужой тревоги.
Он выключил ноутбук, подошёл к окну и открыл форточку. Вошёл холодный воздух с запахом сырости и бензина. Где-то далеко завыл поезд – или это был ветер.
За последнюю неделю ему снился один и тот же сон: гигантская волна, надвигающаяся из темноты. Он стоит на берегу и не бежит. Волна поднимается всё выше, начинает гудеть как город перед грозой, и в её сердце, в серебристом вихре, открывается глаз. Не человеческий, не звериный – просто глаз, наблюдающий из глубины.
Каждый раз перед пробуждением он слышал короткий свист – высокий, будто кто-то выдыхал через замочную скважину. И всё замирало: сон, комната, сердце.
Утром он включил новости. Там говорили про выборы, экономику и очередную арт-инсталляцию в “Гараже”, посвящённую теме отчуждения человека от самого себя. Он усмехнулся. Москва снова напоминала зеркало, в котором отражались только отражения.
Через пару часов Степан купил билет до Лимы. Просто ввёл в поисковике: «самое далёкое место».
На экране появилось слово Перу, и это показалось ему правильным ответом.
Он выключил ноутбук и впервые за долгое время ощутил лёгкость – как будто внутри сдвинулся невидимый замок.
Внизу за окном всё так же бежали люди. Москва продолжала дышать сквозь него, но теперь это дыхание больше не душило. Оно звало.
Глава 2. Полёт в никуда
Аэропорт “Шереметьево” в шесть утра напоминал гигантский муравейник, где все муравьи уверены, что знают, куда бегут. Степан стоял у выхода на посадку и пил пластиковый кофе, такой же безвкусный, как жизнь в Москве за последний год.
Ему всё казалось неестественным – собственное тело, чемодан, паспорт с фотографией человека, который будто жил другой жизнью. Внутри – странное возбуждение, словно он уже шагнул в сюжет, написанный кем-то другим.
