Автобус остановился на обочине так резко, что Лена чуть не вылетела из сиденья. Колесо захрустело по гравию, будто кто-то под ним ломал кости. Водитель, не глядя в салон, бросил через плечо:
– Огонёк. Конечная.
Никто не шелохнулся. В салоне сидели четверо детей – все с вещами, все молчаливые, все с одинаковыми лицами: ни страха, ни радости, будто их уже подготовили к тому, что их везут не на отдых, а на что-то обязательное, необратимое. Лена прижала к груди потрёпанный чемодан из искусственной кожи – мамин, с выцветшими цветочками по углам. Внутри – две смены белья, полотенце, мыло «Детское», пачка печенья и дневник. Тот самый, в клеточку, с оторванным уголком на обложке. Мамин. Последний.
Она вышла первой. Воздух ударил в лицо – густой, сырой, с запахом хвои, болота и чего-то прогорклого, будто где-то рядом давно сгорела еда и никто не убрал пепел. Небо было низкое, серое, как будто специально опустилось, чтобы не дать надежде взлететь. Лес стоял вокруг стеной – высокий, тёмный, без единого просвета. Ни птиц, ни ветра. Только тишина. Такая плотная, что в ушах зазвенело.
Лагерь «Огонёк» встретил её скрипом.
Скрипели ворота – ржавые, криво повешенные на бетонных столбах, с облупившейся краской, где когда-то белела надпись «ВСЕГДА ГОТОВ!». Теперь буквы еле читались, будто их стирали не краской, а временем и чем-то ещё – чем-то злым. Скрипела вывеска над проходной – деревянная, с трещиной по диагонали. Скрипел флаг Советского Союза, болтавшийся на шесте без попоны, как солдат без ордена. Он хлопал по древку с таким звуком, будто кто-то бил по пустой бочке.
Лена постояла, вцепившись в ручку чемодана. Она ждала, что сейчас выбежит вожатая – весёлая, в красном галстуке, с улыбкой до ушей, закричит: «Здравствуй, новенькая! Добро пожаловать в лето!» – и потянет её за руку в уютный, пахнущий свежими опилками барак, где уже смеются девчонки, где на стене плакаты с пионерами и лозунгами, где всё будет как в книгах.
Но никто не выбежал.
Только через минуту – может, две, Лена уже начала считать секунды, чтобы не думать о том, как дядя, даже не выйдя из машины, махнул рукой и уехал, будто сбрасывал с себя что-то тяжёлое – из будки у ворот вышла женщина.
Высокая. Худая. В строгом сером платье с воротничком-стойкой. Волосы – чёрные, гладко зачёсаны назад, без единой пряди. Глаза – серые, холодные, как стекляшки в кукле, которую давно перестали любить. Она шла медленно, размеренно, будто каждый шаг был отрепетирован. Улыбалась. Но улыбка не доходила до глаз.
– Здравствуй, Лена, – сказала она, остановившись в двух шагах. Голос – ровный, без интонаций, как у диктора Центрального телевидения. – Я – Татьяна Игоревна. Вожатая отряда «Огонёк». Ты – последняя. Проходи.
Лена кивнула. Хотела сказать «здравствуйте», но язык будто прилип к нёбу. Она пошла за женщиной, оглядываясь. За спиной – дорога, по которой приехала, уже затягивалась туманом. Впереди – лагерь.
Он был… неправильным.
Бараки – не яркие, не деревянные, как в кино, а серые, однообразные, с маленькими окнами, забранными решётками. Между ними – вытоптанные тропинки, по бокам – крапива и бурьян. Нигде – ни качелей, ни горки, ни футбольного поля. Только вымпелы на столбах – красные, с золотыми буквами, но выцветшие, рваные. На одном – «ЗА ЧИСТОТУ МЫСЛИ!», на другом – «ДИСЦИПЛИНА – НАША СИЛА!». В углу – вышка. Высокая, деревянная, с будкой наверху. Там кто-то стоял. Смотрел. Не махал. Не кричал. Просто смотрел.
– Это наш пункт наблюдения, – пояснила Татьяна Игоревна, не оборачиваясь. – Для безопасности. Лес – непредсказуем.
Лена не спросила, от кого или от чего нужно защищаться в лесу. Она просто кивнула.
