Холодное утро. Туман стелется над изуродованными шпалами и искореженными рельсами, словно сама земля пытается скрыть следы разрушений. Вагоны еще валялись вдоль полотна, но самое главное для нацистов – быстрее восстановить железнодорожное полотно. Надзиратели в серо-зеленой форме подгоняют прикладами группу узников, чьи силуэты сливаются с серым небом. Их руки, обмотанные тряпьем, цепляются за ломы и лопаты. Каждый шаг отзывается болью – от ран, голода, бесконечного страха. Но работа должна быть закончена: фашистам нужна железная дорога. И охрана свирепствует.
Офицер кричит что-то по-немецки, его голос рвет тишину как пулеметная очередь. Собаки с пеной на зубах рвутся с поводков, заходясь в злобном лае. Узники молча ковыряют землю, слежавшийся щебень, выравнивают шпалы, ставят на место рельсы. Металл звенит под ударами кувалд – ритм, похожий на погребальный марш. Кто-то из заключенных роняет кирку, и тут же в его сторону поворачивается ствол винтовки. «Schneller!» – рычит охранник.
Они работают, но их движения замедленны, будто нарочно. Как же хочется ослабить болты, подложить под шпалы щебень неровным слоем так, чтобы через неделю насыпь просела. Но за это смерть. Немцы будут проверять укладку шпал и рельсов, затяжку гаек. Они прогонят через этот участок дрезину. И если что-то заподозрят, то смерть будет страшной.
Могут тут же затравить насмерть собаками, могут положить на рельсы и проехать дрезиной. А могут устроить показательную казнь в лагере. Узники переглядываются. Разговаривать нельзя, но каждый из них понимает, что состав сошел с рельсов и свалился под откос не просто так. Это постарались партизаны, а значит, есть надежда на спасение.
К полудню ветер разгоняет туман, обнажая линию горизонта. Рельсы, будто змеи, снова тянутся вдаль, но их геометрия обманчива. Нацисты проверяют работу, и узники под конвоем возвращаются в бараки. Их спины сгорблены, но в глазах – не покорность, а надежда. Они знают: партизаны вернутся. А пока – пусть фашисты везут по этим путям свои эшелоны. Чем дальше, тем страшнее будет катастрофа.
После разговора с товарищами Александр Канунников под предлогом понаблюдать за железной дорогой ушел в лес. То, что немцы не обнаружили спрятанный в тайнике железный «башмак», с помощью которого партизаны устроили крушение поезда, было чудом. Может быть, собак сбил с толку запах металла, который был сильнее запаха человека, который держал его в руках. Но скорее всего, собак отвлекал другой запах. Запах изувеченного человеческого тела, запах крови. Там рядом лежал мертвый Франтишек. Поляк умирал, когда заместитель коменданта концентрационного лагеря Вагнер разрядил в него всю обойму своего пистолета. Немец был в бешенстве и из-за того, что случилось это крушение, и из-за того, что не удалось захватить ни одного партизана живым. А ведь с этим крушением рушились и его личные планы – попользоваться в корыстных целях медикаментами, которые прибывали с этим составом.
Железнодорожное полотно восстанавливали. Лейтенант стоял за стволом мощного раскидистого дуба, наблюдая за работой пригнанных для проведения ремонта заключенных из лагеря, и размышлял. Им повезло найти на месте крушения военного состава радиостанцию в исправном состоянии. Им удалось даже попасть на армейскую частоту и связаться со штабом какого-то советского подразделения. Может, полка или даже дивизии. Жаль, что связь пришлось прекратить из-за того, что поблизости появились немцы, и теперь повторить сеанс возможно. Теперь есть надежда на помощь своих, на помощь Родины!
Но все оказалось не так просто, и отношение товарищей к этой ситуации, отсутствие единодушия расстраивало Александра. Особист капитан Сорока однозначно был против всякой связи с советским командованием. Он почему-то был уверен, что «там» не поймут, не поверят. Если советские военнослужащие находятся возле фашистского концентрационного лагеря, то они обязательно предатели и находятся в сговоре с врагом. Нельзя вообще упоминать, где они были, если удастся отсюда выбраться. Почему он так считал, Александр не мог понять. Откуда у советского командира столько недоверия?
