В окно настырно билась муха, снова и
снова ударялась о стекло и с жужжанием отскакивала, словно
резиновая игрушка на веревочке.
Очень маленькая игрушка, — тут
же мысленно поправила себя И́рис. — Потому что игрушки у людей
обычно куда крупнее.
В аудитории было жарко и душно, и не
нужно было сверяться с показателями, чтобы это понять. Хватало и
взгляда на пухлую даму в тесном лиловом платье, которая сидела на
почетном стуле у самой доски. Она обозревала испытуемых — или,
точнее, воспитуемых — снова и снова сдувала прядку, липнущую ко
лбу, оправляла тугой пояс и со скрипом ерзала. Обычно этот стул
пустовал, но сегодня на занятие по эмоциональному воспитанию
заявилась проверка: дама держала исписанный блокнот и искусанную
ручку. Собирала данные за триместр.
Ирис старалась на нее не смотреть. Люди
в Центре появлялись не каждый день, но уж появившись, путали ей все
мысли.
Вообще-то разницы между омегой высшего,
десятого разряда и обыкновенными людьми нет. Именно так ее учили с
самого подключения — вернее, рождения. В этом вся суть омеги: она —
человек. Такой она должна казаться, успешно закончив обучение в
Центре. Человек не отшатнется, не испугается и даже не поднимет
бровь, стоит ему встретить на улице омегу. Омега не выдаст себя
ничем. Да и выдавать ей нечего: ведь она — человек.
На деле, конечно, было одно важное
отличие. Именно это отличие и делало омегу особенной, давало ей
неоспоримые преимущества перед слабым, предвзятым, необъективным
человеком — так говорили в Центре. Насколько понимала Ирис, люди
умели чувствовать боль, жару, страх, радость и множество других
малопонятных для нее вещей, которые проходили на уроках
эмоционального воспитания. Ей такая оценка действительности
казалась лишь досадным дополнением, без которого нельзя называться
человеком. Но не усвоив того, что чувствует человек, не выучив
названия, симптомы, реакции и не наловчившись все это успешно
имитировать, десятого разряда не видать. Конечно, сигналы о
раздражителях в ее мозг поступали, но ощущениями в человеческом
смысле они не были: она могла отключить эти сигналы в любую минуту.
Вот в этом и состояло то самое преимущество: омеги не умели
страдать, а это делало их существами совсем иного толка.
Непробиваемыми, непоколебимыми, невероятными. В Центре омег
называли последней версией человека — улучшенной, исправленной и
дополненной.
Если не считать этого маленького
исключения — неспособности чувствовать — Ирис, как и десятки других
омег, готовили стать первоклассными людьми.
Но Ирис казалось, что у нее ничего не
получится.
Лиловая проверщица в тесном платье
выводила Ирис из себя. И не просто отвлекала, мешала
сосредоточиться или плясала ярким пятном перед глазами. Всю эту
информацию вместе с системой визуального восприятия можно было
просто-напросто отключить. Дело было вовсе не в этом.
Женщине было жарко. Чертовски жарко.
Вся ее нервозность, неустроенность и раздражение передавались Ирис,
но на знакомые сигналы эти живые, почти что осязаемые картинки в ее
голове походили мало. Они не просто несли информацию, как привычные
сигналы. Они запускали в ее организме цепную реакцию: заставляли
процессор в ее мозгу работать быстрее, лезли в системы, нарушали
привычные связи. Они порождали хаос и сумятицу, а от невозмутимости
омеги не оставалось и следа. По крайней мере, изнутри.
Впервые эти странные ощущения Ирис
пережила несколько лет назад, но о подозрительных данных, которые
вмешивались в работу ее систем, расспрашивать не осмелилась. Вот
что она усвоила, забивая себе голову все новыми и новыми файлами из
Библиотеки: ничего подобное омеги чувствовать не должны. Они вообще
ничего
