Каждую ночь, каждую чёртову ночь вот уже пять лет я вижу один и
тот же сон, и это, наверное, не закончится никогда. Он преследует
меня, сто́ит только закрыть глаза, разрушает хрупкие остатки
сознания, отзываясь внутри гулкой болью. Я — сосуд, наполненный
вязкой тоской по несбывшемуся до краёв. Она плещется во мне,
сжимает сердце так, что подчас невозможно дышать.
Грёбаная память, она, словно осколок стекла врезалась в мозг, а
впитавшись в кровоток, путешествует по моим венам.
Наверное, больше всего на свете я хочу, чтобы это прекратилось и
мечтаю, чтобы не заканчивалось никогда. Будто извращённое
удовольствие получаю, переживая раз за разом одно и то же.
И вот снова, сдавшись под натиском усталости, пытаюсь уснуть, а
разноцветные картинки мелькают перед глазами, что взбесившиеся
цирковые лошади. Я заведомо знаю, насколько больно будет на
рассвете, но мой разум давно уснул, породив толпы чудовищ, и с этим
уже вряд ли получится что-то сделать.
Рабам памяти не пристало менять своих хозяев.
***
— Арчи, не надо! — Нат пытается увернуться от моих рук, жадно
хватая ртом воздух между приступами истерического хохота. — Я
сейчас умру! Ты меня точно доведёшь, умру от смеха.
Но что бы она ни говорила, я на сто процентов уверен: моя
девочка в полном восторге. Она любит мои прикосновения, пусть
сейчас и всеми силами пытается указать на обратное.
— Не выдумывай, — шепчу ей на ухо, оставив попытки защекотать до
смерти, и крепко прижимаю к себе. Она такая тёплая, родная. Второй
такой нет на всём белом свете, сколько не ищи. — Ты никогда не
умрёшь, а иначе, что со мной будет? Прежде, чем городить чушь,
подумай о ближних своих, что жизни своей без тебя не
представляют.
На секунду Нат замирает, как пойманная в силки птица, но через
мгновение расслабляется и утыкается носом мне в ключицу. Чувствуя
её тихое тёплое дыхание на своей коже, понимаю, что счастливее в
этой жизни вряд ли ещё буду.
Мы сидим, обнявшись, несколько невыносимо сладких мгновений, а
ласковый ветер, кажется, потерялся в отливающих медью волосах Нат.
Мне никогда не встречался подобный оттенок: яркий, богатый, словно
дорогой бархат насыщенного красного цвета. Так выглядели, наверное,
мантии королей. И пусть Наташа, скорее убьёт меня, чем позволит
назвать себя принцессой, но думать-то она запретить не сможет.
— Мне нужно идти. — Тихий шёпот нарушает тишину, и я скриплю
зубами от досады. Ей снова нужно идти, и так бывает каждый раз. Нат
не умеет отдыхать, не сидит на месте — в этом вся она: порывистая,
страстная, рисковая. — Меня ждут. Ты же понимаешь?
Этот вопрос не требует ответа, потому что мы понимаем друг
друга. Но как же иногда сложно это даётся.
Тяжело вздыхаю, медленно расцепив руки и выпуская Нат на
свободу. Не хочу её удерживать, не хочу неволить — мы слишком давно
знакомы, слишком велико доверие между нами, чтобы позволять себе
такие выходки.
— Не злишься? — Она кажется встревоженной. Впервые Нат, будто не
желает уходить, но я протягиваю руку, мягко касаюсь бархатистой
кожи на загорелой скуле, покрытой россыпью веснушек, загрубевшими
от многолетней работы с моторами пальцами.
— Почему я должен злиться? — стараюсь, чтобы голос казался
спокойным, хотя внутри бушует пожар. — Ты так этого хотела.
Научиться управлять вертолётом — твоя давняя мечта, поэтому даже не
думай, а просто делай то, чего так долго хотела.
— Спасибо, Арч. — Счастливая улыбка озаряет красивое до боли в
глазах, идеальное лицо. Нат закатывает рукав лёгкой клетчатой
рубашки, обнажая довольно свежую татуировку — тонкая шпага, увитая
тёмно-фиолетовыми и голубыми розами. — Отвезёшь меня?
Мы едем на окраину города, к старому аэродрому, где проходят
занятия аэроклуба. Я всю дорогу мечтаю, чтобы небо заволокло
тучами, и город затопило внезапным ливнем. Пусть хоть это остановит
Нат, но солнце обжигает кожу, и даже ветер утих.
