Я стояла, прижавшись спиной к стене, и пристально рассматривала
маленького мальчика, практически полностью скрытого одеялом. На
поверхности была видна лишь тёмная курчавая макушка и оттопыренное
ухо. Смотрела я пристально, словно боялась, что стоит хоть раз
моргнуть, как ребёнок растворится в воздухе, оставив вместо себя
лишь одеяло весёленькой расцветки.
Здравый смысл был в корне со мной не согласен. Он буквально орал
и бесновался, выбивая чечётку где-то в области висков с требованием
уходить. В принципе я была с ним согласна, вот только высшая форма
мазохизма, проснувшегося во мне не так давно, заставляла оставаться
на месте и смотреть. Что было очень непросто.
Кружилась голова. Тошнило. А ещё грудная клетка, которая горела
адским огнём, отзывалась тупой болью на каждый мой вдох-выдох. Но я
будто бы этого не замечала. Даже плакать не хотелось. Ни слёз, ни
сожаления, ни горечи. Вообще ничего. Лишь всепоглощающая усталость
и пресловутая чечётка в висках, всё больше напоминающая набат.
Дверь в палату отворилась едва слышно, на мгновение разрезав
царивший полумрак полоской света. Костя покрутил головой по
сторонам, наивно полагая, что картина за последние десять минут
могла измениться, но обнаружив меня на прежнем месте у стены, он
тяжко вздохнул.
– Тебе нужно прилечь, – завёл Козырев свою шарманку. Собственно,
на этом мы и остановились пять минут назад, когда врач попросил его
выйти в коридор.
– Зачем? – поинтересовалась бесцветным голосом.
Он впился в меня осуждающим взглядом, что ощущалось даже на
расстоянии в полумраке, но я не прониклась.
– Нина, – с металлическими нотками в голосе предупредил Костя, –
с ума не сходи. Тебе нужно лечь… и дать врачу осмотреть тебя.
– Зачем? – повторила меланхолично, пояснив на автомате: – Я и
так всё знаю. Сотрясение мозга и трещина в рёбрах. Возможно,
перелом. Но это не точно.
Козырев не стерпел и от души выругался:
– И ты так спокойно об этом говоришь?!
Впервые за всё время нашего разговора я неспешно повернула
голову к нему, усилием воли оторвав взгляд от мальчика.
– А как я должна реагировать?
Костя замер на какое-то мгновение, явно не зная, что сказать,
после чего рванул ко мне и, схватив за руку, сжал мою ладонь.
– Нин, ну пожалуйста, – почти взмолился друг юности. – Как ты не
поймёшь, это ещё не конец света.
– Да?! – искренне удивилась я, отталкивающим движением
высвобождая руку. Чужие прикосновения не вызывали ничего иного,
кроме неприятия. – А что, по-твоему, конец?
Ответить он так и не успел – дверь в палату в очередной раз
распахнулась, на этот раз резко и нервно. Первой в дверной проём
ворвалась женщина, стрелой подлетевшая к больничной койке, на
которой спал её сын. Правда, в самый последний момент она
остановилась и удержала себя, чтобы не рухнуть на спящего ребёнка и
не напугать его. Я оценила. Толика благоразумия в мамских истериках
– редкость. Карина нависла над сыном и жалобно всхлипнула, тут же,
испугавшись своей несдержанности, зажала рот рукой, но было поздно.
Егор, скрытый под нелепым одеялом с машинками, завошкался. И
вовремя, ибо следом в дверном проёме показались ещё два человека –
принявший нас врач и господин Нечаев Илья Николаевич, бывший по
совместительству моим мужем.
– Мальчик мой, – запричитала Карина, обнимая сонного ребёнка.
Егор выбрался из-под одеяла и растерянно хлопал глазами, слабо
понимая, что происходит.
– Он в полном порядке, – заверил врач, – так, пара царапин.
– И это вы называете в порядке?! – зло пророкотал Нечаев.
Впрочем, его гнев вряд ли был направлен непосредственно на врача,
но эмоции, переполнявшие Илью, требовали найти виновного. Страшно
представить, что он сделает с работниками садика.
