Дарующий мир
Пролог
В квартире стояла тишина. Как
оказалось, я тяжело её переносил. Отвык видимо. А может быть,
никогда по-настоящему и не знал, что это такое.
Мы переехали сюда едва мне
исполнилось десять лет, сразу же наполнив этот дом звуками уюта,
гармонии и любви. Вернее, в этом была полностью заслуга родителей,
я же тогда об этом и не задумывался, воспринимая всё происходящее
как данность. Мама и папа были достаточно спокойными людьми,
уравновешенными и самодостаточными, жившими в каком-то своём ином
измерении. Мама любила напевать себе под нос, когда готовила что-то
на кухне, в воздухе всегда витал запах трав, специй и чего-то
неуловимо пряного. Иногда мне казажется, что я до сих вижу её там,
как она стоит у стола в своём фартуке и уверенными движениями
шинкует зелень. А потом на кухне появляется отец, подкрадывается к
ней сзади и осторожно обнимает за талию, целуя в макушку, мама
улыбается, игриво ударяя отца по рукам, чтобы не мешал. Я наблюдаю
за этим всем из коридора, вслушиваясь в их тихий говор и
заразительный смех. Наконец, отец выпускает маму из своих объятий и
отступает на шаг назад, делая резкий разворот и давая понять мне,
что я замечен за подглядыванием. У меня есть всего несколько
секунд, чтобы успеть убежать, но отец нагоняет меня и подкидывает в
воздух. Я уже большой и, наверное, тяжёлый, но, кажется, он этого
даже не замечает, и довольный я лечу в воздух, хохоча и брыкаясь.
Когда я немного успокаивался, а отец переставал меня щекотать,
наступала моя любимая часть. Время разговоров по душам. Мы садились
посреди комнаты прямо на пол, и пока мама готовила обед, он
рассказывал мне истории. Много историй. Легенды о нашем народе,
традициях, быте. Про свою семью. Детство. Я хоть и родился где-то
на Кавказе, но никогда толком там и не жил, отцу по долгу службы
приходилось много переезжать до тех пор, пока мы окончательно не
обосновались в Москве. Особое место в его рассказах всегда занимала
мама и их любовь, которую они смогли пронести со школьных лет,
несмотря ни на что. Отец всегда говорил, что однажды и я тоже найду
ту, к ногам которой захочу бросить целый мир. В такие моменты мы
обычно валялись с ним на ковре, и мелкий я слушал его, открыв рот и
веря в то, что вот она - правда нашей жизни. Жаль, что тот ковёр не
сохранился, я бы сейчас завалился на него в поисках утраченной
веры.
Впрочем, ковёр – это не самая моя
страшная потеря. И, наверное, это даже к лучшему, что все
вещи из той нашей жизни канули в Лету, оставив лишь одни
голые стены и обрывки воспоминаний, потому что… это очень страшно,
когда есть вещи и нет людей. А так… Нет ковра, нет мебели, нет
абсолютно ничего, что пришло бы вместе со мной из детства,
точно так же как и нет… родителей. Есть в этом что-то до горечи
справедливое.
Я не очень люблю вспоминать тот
период времени, потому что это всегда болезненно тяжело. Но и не
забыть я тоже не могу. Хотя порой мне кажется, у меня никогда не
было той жизни, в объятиях любимых родителей и с той
беззаботностью, присущей только детям. Обычно в такие моменты очень
сложно поверить, что моя жизнь не началась с вызова в кабинет
директора школы и известия, произнесенного сухим тоном кем-то из
чиновников: “Твои родители погибли. Нам очень жаль”. Мне было
двенадцать, и мой маленький мир умер вместе с ними. И да, я вру,
когда говорю, что в этот момент начался новый этап жизни, потому
что нечему было начинаться. Мертвенно-опустошённый я сидел на стуле
и смотрел на директора школы и местного психолога в надежде, что
кто-нибудь из них скажет, что всё это шутка, что это неправда, и
мои родители, как и было им положено, ждали меня дома к обеду. Но
все молчали, а я умирал, медленно и безвозвратно. Впрочем, я уже
тогда понимал, что никто из них просто не способен был мне
помочь.
