Рассвет пробивался сквозь седую дымку туманов, окутавших полуразрушенный Ратиборов град. Багряные лучи солнца окрашивали почерневшие остовы домов, словно кровь, пролитая здесь две недели назад, вновь проступала на стенах. Тишина стояла такая, что слышно было, как капли росы срываются с обгоревших балок.
Среди руин двигалась одинокая фигура. Добромила Ратиборова, семнадцатилетняя княжна, единственная выжившая из великого рода, ступала осторожно, словно боялась потревожить покой мёртвых. Её светлые волосы, когда-то уложенные в сложные косы, теперь свободно падали на плечи, перехваченные лишь простым кожаным шнурком. Некогда роскошное платье превратилось в потрёпанный дорожный наряд, подол был обрезан по колено – так удобнее бежать. За поясом – кинжал с рукоятью в виде волчицы, подарок отца на шестнадцатую весну.
Добромила остановилась на пепелище княжеских хором. Здесь, где прошло её детство, теперь лишь головешки да пепел. Опустившись на колени, она провела рукой по обгоревшим доскам, что когда-то были полом в светлице.
– Папа, – прошептала она, ощущая, как слёзы наворачиваются на глаза. – Мама… Я вернулась.
Голос её звучал тихо, но в звенящей тишине мёртвого города казался громким.
– Я знала, что ты вернёшься, девонька, – хриплый голос заставил Добромилу вскочить на ноги, рука мгновенно легла на рукоять кинжала.
Из тени полуразрушенной стены вышла сгорбленная старуха. Седые волосы её были собраны в простую косу, лицо, изрезанное морщинами, напоминало древнюю кору. Даже в этот тёплый день старуха куталась в потрёпанный меховой плащ.
– Бабушка Велена? – Добромила не верила своим глазам. – Вы живы?
Старая певунья, хранительница преданий Ратиборова града, слабо улыбнулась беззубым ртом.
– Не всех нас боги оставили, девонька. Старую Велену смерть обходит стороной – не по нраву ей, видать, мои песни.
Добромила бросилась к старухе, обняла её. От бабушки Велены пахло дымом, травами и чем-то горьким.
– Я думала, никто не уцелел, – всхлипнула Добромила. – Две недели я скрывалась в лесах… А когда вернулась – всё сгорело, все погибли…
– Не все, – старуха покачала головой. – Воевода Яромир увёл свою дружину на север, в Чернолесье. А молодого Богдана и других захватили в полон.
При упоминании имени Богдана сердце Добромилы сжалось.
– Богдан жив? – её голос дрогнул.
– Жив, девонька. Их увели в Чернолесье, к Вышеграду, на рудники.
Добромила закрыла глаза. Богдан Звенилов, сын кузнеца, её тайная любовь… Они клялись друг другу в верности всего за день до нападения.
– Кто напал на нас, бабушка Велена? Почему?
Старуха оглянулась по сторонам, словно боясь, что их подслушают мёртвые стены.
– Пойдём в моё убежище, девонька. Не место здесь говорить о таком. А скоро сумерки – в сумерки лучше быть под крышей.
Добромила кивнула и последовала за старухой. Они шли через руины, где каждый камень напоминал Добромиле о чём-то родном и навсегда потерянном. Вот здесь была кузница, где работал отец Богдана… Вот здесь стоял дом воеводы Перуна… А вот на этой площади каждое лето устраивали праздник цветущего папоротника…
Убежищем бабушки Велены оказался полуподвал под разрушенной гридницей. Здесь было сухо, а малое оконце, выходящее на восток, пропускало немного света. Старуха зажгла лучину и указала Добромиле на самодельный топчан.
– Садись, дитя. Поговорим.
Добромила села, не сводя взгляда со старухи.
– Это был Яромир Вышатич, – произнесла наконец певунья, и голос её стал жёстким, как скрежет металла. – Воевода, которому твой отец доверял больше всего. Он предал вас, открыл ворота дружине Вышеграда.
– Но… зачем? – Добромила сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. – Отец был добр к нему!
