Ладонь скользит под тунику, касаясь живота. Каменный холод сменяется волной тепла. Очень жарко, очень страшно!
– Вот видиш-шь, – он прижимает губы к моему виску. Туда, где только что извивала голова змеи. Венка дергается. – Тело расскажет больше языка. Ты хочеш-ш-шь стать моей статуей? Изящ-щная, юная, с идеальными формами. Ш-шедевр.
Воспротивиться не получается, Горгон завладевает моими губами, сплетая языки во влажном поцелуе. Самом откровенном в моей жизни.
До него меня пытались поцеловать мужчины из царства, но все натыкались на отказ. Сейчас же…
– Ммм…
Вытолкнуть язык, укусить зубами не получается. Оттолкнуть тоже, ведь чудовище уже почти сделало меня одной из своих статуй. Заставило меня замереть в неудобной позе, без возможности пошевелиться.
Но почему? Почему я чувствую каждое прикосновение? Что за яд в кровь впрыснули гадкие змеи?
– Прими с-судьбу, моё лучш-ш-шее творение, – произносит прямо в губы перед тем, как скользнуть пальцами по бёдрам вниз и с силой раздвинуть их.
***
– Я не пойду! Нет! Почему я?
Мужчина, с горящими злобой глазами, надавливает пальцами на кисть. Руку до локтя прожигает болью.
– Ты самая красивая из нас, – повторяет, будто проклятие. – Он любит красивых. На Серифе только ты и твоя мать способны усладить взор любого мужчины.
К чему он клонит? Зачем такое говорит? Потому что я отказала лечь с ним в постель?
– Или ты хочешь, чтобы мать пошла к брату-Горгону? Погубить её хочешь? Она пойдёт ради тебя, ты же знаешь.
Мотаю головой так резко, что темнеет в глазах, ужас затмевает даже боль.
– Не надо маму. Не отправляй её туда!
Что угодно, лишь бы пережившая столько мучений на своём веку мама продолжала жить спокойно. Но, почему же, нигде нет мира, куда бы мы с ней не отправились? Почему, боги?
– Ты повзрослела, похорошела, пора долг перед царством отдать.
– Мой долг умереть от лап чудовища?
– А ты постарайся задобрить его, уговорить, прелести показать, – неприятно усмехается царь. – Раз не для меня прелести отращивала, так пригодись в другом. Или ты передумала?
Продолжая удерживать на месте, Полидект цепляется за ворот платья и тянет вниз.
– Не надо! – кричу ему в лицо. – Не трогай!
Но он уже оголяет груди и утопает между ними взглядом. На старческом лбу проступает капля пота.
– Если отдашься мне, то, так и быть, пощажу. Оставлю при себе. А если в любви будешь послушной и раскованной, отсрочу выплату долга.
– А мама? Её к чудищу пошлёшь?
Кожу словно разъедает ядовитым кипятком под противным взглядом царя. Полидект обводит толстыми пальцами очертания груди. С его потрескавшихся губ слетает стон, что ветром путается в волосах.
– Ты такая молодая, красивая, – шепчет едва слышно. – Идеальная девушка. Почему отказываешь? Хочешь загубить себя?
– Что ты собираешься сделать с мамой? – произношу каждое слово раздельно, почти выплёвывая.
Мне страшно. И за себя, и за самого близкого человека.
Нам нужно было сбежать до того, как царь проявил себя. Так почему же мудрая мама не разглядела в нём гадкого и гнилого человека?
Теперь бежать поздно.
– С ней всё будет в порядке, – сухие губы касаются моего уха. Кожа на мочке горит. – Если ты будешь моей, то твоя мать может жить рядом.
– А если нет? – сглатываю.
Готова ли я переступить через себя ради мамы? Наверное…
– Либо она пойдёт к Горгону, либо ты.
Я слышу дыхание царя, ощущаю на лице его томный выдох и отвечаю твёрдо.
– Я пойду к чудовищу. Пойду, – дёргаюсь, как от огня. Чужие прикосновения противны до жжения в горле и боли в сердце. – Оставь маму. Я принесу тебе голову этой твари. А ты… ты освободишь нас. Дашь золото и отправишь на первом корабле до Афин.
Удивительно, Полидект выпускает меня. Тут же оглаживаю онемевшие кисти. Суставы хрустят.
