Декабрь выдался морозным. Младшая
сестра Ариша присылала тревожные сообщения на мобильный, но я их не
читала. Руки мерзли без перчаток, да и знала я, что она напишет:
чтобы возвращалась поскорее, потому что мама плохо себя чувствует.
А я стояла в очереди у машины с гуманитарной помощью: надеялась,
что удастся получить хотя бы пачку антибиотиков. Мы едва сводили
концы с концами, а тут еще мама подхватила вирусное воспаление
легких. Лекарств не было. Какие там лекарства – жизнь в
разгромленном недавними военными действиями городе едва теплилась!
Конфликт закончился, а границы не открыли. Все, кто мог, уехали в
ближнее зарубежье, а у нас троих шансов на выезд не было никаких.
Где-то там, далеко, в России, осталась бабушка по линии моего отца,
но прорваться через блокпосты с больной мамой на руках было
невозможно.
Я выстояла огромную очередь, а потом
бежала со всех ног домой, и сердце ликовало: мне удалось получить
жаропонижающее средство и упаковку антибиотиков для мамы.
Внезапно из летящего
по раскисшей дороге автомобиля раздалась автоматная
очередь.
Вздрогнув всем телом, я метнулась за
гаражи.
Любопытство пересилило страх.
Высунула голову из-за угла, и что-то кольнуло в груди диким
страхом.
Расстрелянный мужчина лежал на
спине. Алая кровь пачкала его дорогую дубленку и снег.
Глаза мужчины были широко
распахнуты, руки раскинуты в разные стороны.
Один из военных в пятнистой форме
подошел и пнул его в бок тяжелым ботинком. Что-то сказал на своем
языке – и стало ясно: наемник. Поднял голову, и я метнулась обратно
за угол. Мне повезло: он не стал стрелять в спину. Видимо, просто
не хотел марать руки.
Убедившись, что расстрелянный
человек не подает признаков жизни, военный заснял свою работу на
сотовый телефон и запрыгнул в бронированный джип.
Машина сорвалась с места и
скрылась за поворотом.
Мне бы бежать со всех ног в сторону
маминой многоэтажки, но врожденная женская интуиция потянула к
лежащему на снегу мужчине. Как будто знала: в нем еще теплится
жизнь, и я могу его спасти. А оставлю на улице, он умрет.
Осторожно подкралась, едва дыша,
вытянула шею. Взгляд скользнул по его лицу. Он отличался какой-то
непривычно суровой красотой. Волосы черные, глаза карие. Глаза были
широко распахнуты, как будто он только что умер. На левой щеке
красовался порез, до самого глаза. Из пореза сочилась тонкая
струйка крови прямо на снег. А вещи на нем были дорогие, деньгами
за версту веяло. И опасностью от него веяло, такой, что бежать надо
было без оглядки. А я почему-то не могла. Ноги стали ватными, и я
никак не могла заставить себя уйти.
Втянула грудью воздух, чтобы унять
дрожь во всем теле, и склонилась над расстрелянным.
Моя рука потянулась к сонной
артерии, и под пальцами забился едва ощутимый пульс. Значит,
жив.
И вдруг мужчина своей крепкой рукой
перехватил мою руку, да так сильно, что на миг показалось – он
сломает мне запястье.
— Помоги… спрячь меня…они искать
будут… — прохрипел едва слышно.
Я отпрянула. Сердце от страха
колотилось где-то в горле, не давая вдохнуть полной грудью, кровь
стучала в висках.
А тут еще сердобольная соседка вышла
из подъезда.
— Ой, бедный!.. За что ж они с ним
так? — всплеснула она руками.
— Не знаю…
Я неопределенно пожала плечами, и
вдруг решилась на риск.
— Помогите затащить его в
подъезд.
— Он беду нам накликает! Его же те
бандиты искать станут. И нас вместе с ним расстреляют! Тебе
неприятностей мало?!
Надо было ее послушать, но моя
врожденная эмпатия меня подвела. Не смогла я отказать истекающему
кровью раненому.
— Просто помогите мне его дотащить.
И молчите о том, что видели.
— Ох, Катерина! Вечно ты проблемы
себе ищешь… — поморщилась соседка, но уверенно шагнула мне на
помощь.
