Последняя искра: выпустить когти • Творения Великих 3

Велор ещё помнил ту ночь на земле. Губы, прикосновения, запах... Он целовал Лизу. Свою Лиззи! Впервые.

Пальцы немели от жара хрупкого тела. Холодное дыхание срывалось на хрип, и когда казалось, что остановиться будет невозможно, огонь чужой, совсем юный опалил кровопийцу изнутри. Убил. Разрушил до основания! Но из руин столетнего одиночества поднял уверенность – теперь всё будет иначе. Ветер встретил свою Искру, вплёлся в саму суть обжигающих струй и... отказался отпускать.

– Ли-из, – шёпотом позвал Велор.

…Элиза лежала к нему спиной. В его постели. Измученная холодом его воздушного начала, она едва дышала. Спит или нет? Кровопийца не понимал. Доведённый до предела жаром её огня, он впервые чувствовал себя таким... живым. Потому не шевелиться, чтобы не нарушать хрупкий покой человечка было трудно. И до обеда валяться в постели Велор не привык.

Осторожно, чтобы не разбудить, кровопийца откинул пару девичьих, отливающих медью волосков, что щекотали ему подбородок. Придвинулся почти вплотную, но обнять человечка не решился. Вместо того отнял голову от подушки, окунулся в ореол пьянящего аромата и принялся смотреть, запоминать каждую чёрточку. Впитывать изгибы тонкой шеи и талии. Даже уголок мочки уха вызывал незнакомое нутру умиление.

– Веснушки... – хмыкнул Велор, заметив «поцелуи солнца» на девичьей щеке, и ощутил простреливший под левую лопатку детский восторг.

Прежде он не мог позволить себе смотреть на Элизу так прямо, а теперь... кто запретит? Велор даже щуриться перестал и не проклинал себя за то, что не мог встать и задёрнуть наконец треклятые шторы. Воину Ночи впервые нравился по-зимнему ослепительный свет. И безукоризненно нравилось то, что он, благодаря ему, видел.

Спустя четверть часа, отсчитанных старым будильником, Элиза робко пошевелилась.

«Притворялась, что спит, – сжал губы Велор и тихонько опустился на подушку. – Смешной человечек».

Лиза затаилась, но отлёжанный бок скоро вынудил сдаться. Она вновь завозилась. Неловко перевалилась на спину, и Велор, повинуясь юношескому, абсолютно дурацкому порыву, нахмурился как можно строже.

– Елизавета! – прогремел он до того убедительно, что сам диву дался. – Что ты, во имя Сореса, забыла в моей постели?

– Я… же…

Лиза стушевалась, попыталась сесть. В карих, с отблесками затаённого пламени глазах сна и в помине не было, и Велор не выдержал. Рассмеялся так легко, как никогда в жизни, а затем обхватил свою Искорку за талию и повалил в объятия тёплой постели. Уткнулся носом плечо и замер, но лишь затем, чтобы скользнуть выше, к тёплым, пересохшим ото сна губам. Впиться, подчинить... а может, впервые подчиниться самому, но раздался щелчок – тревожный, как лязг затвора. Дорогая сердцу картинка потеряла цвет, а чернота из девичьих зрачков вдруг хлынула, как чернила. Как смертоносная топь.

Очередное воспоминание сгорало в ледяном огне безумия. Неотвратимого с недавних пор.

− Сор-рес!.. − ругнулся Велор сквозь клыки. В тот миг он забыл, что за спиной рогатые гвардейцы и тронный зал Пустынного дворца, откупорил крохотную колбочку, которую мучил в пальцах уже пару минут кряду, опрокинул в себя крохи серебристого экстракта и зажмурился до боли. Знал, сейчас станет легче. Ещё немного... станет...

– Эй! – голос Эдмонда казался не громче комариного писка. – Ты же утром хлебал свою дрянь. Не перебор? Ещё и… у всех на виду.

Велор промолчал и безучастно уставился в окно, там, под раскалённым солнцем раскинулся пышный королевский сад. Прикормленные птицы орали в тени деревьев, как оглашенные, звенели струями фонтаны. Всё дышало, двигалось. Даже вездесущий песок как живой расстилался хрупкой вуалью по дорожкам, и лишь серебро экстракта лениво оплетало Велора изнутри. Мысль ещё отчаянно металась, зажигала обрывки воспоминаний, но совладать с пустотой, которая кралась по-паучьи невесомо, не могла. Чувства таяли, как сон поутру.