Часть 1. Надежда
– Сегодня рыбы нет, – вздохнул Марк, возвращаясь к жене. Он швырнул на землю старую сеть, и та бессильно шлёпнулась в пыль, свернувшись в жалкий комок прорванного льна. Даже если редкая рыба и попадется, дырявое полотно не удержало бы и малька – нити расползались от малейшего напряжения, а узлы, завязанные еще его отцом, давно ослабли. Нужно было ехать в город за новой. Но не покупать – на это не было ни одной монеты. Украсть, выменять на последние запасы зерна, выпросить в долг… Что угодно, лишь бы не смотреть, как Аркина с каждым днем становится все бледнее.
Сам Марк был когда-то крепким, широкоплечим мужчиной с руками, способными вытащить из воды сеть, полную рыбы, и глазами, в которых светилась надежда. Теперь же Марк – это тень былого себя. Не смотря на то, что ему всего 35 лет, его плечи ссутулились под грузом неудач, а еще недавно сильные руки стали костлявыми и жилистыми, с пальцами, искривленными от бесконечной работы. Лицо, обветренное и покрытое глубокими морщинами, напоминало высохшую кору дерева. Губы плотно сжаты в вечную гримасу недовольства, а в глазах – пустота, приправленная горькой злостью. Волосы, некогда густые, теперь редкие, торчат в разные стороны, будто он перестал замечать даже собственную внешность. Одежда на нем – поношенная, заплатанная, пахнущая дымом и рыбой.
– Ничего, светлейший Князь скоро обязательно пришлет провизии. Он не оставит своих подданных в беде, – улыбнулась Аркина, прижав ладонь к округлившемуся животу. Губы ее дрогнули, но в глазах теплилась непоколебимая вера.
Марк нежно обнял ее за плечи, ощутив под пальцами кости, проступавшие сквозь тонкую домотканую рубаху. Он поцеловал жену в лоб, задержавшись на миг, вдыхая запах полыни и теплого хлеба, что еще оставался в ее волосах. Аркина была его якорем, без нее он бы давно сдался – а в Белопустыне отчаяние убивало быстрее, чем голод.
Марк замер на краю двора, пальцы судорожно сжали плетеные прутья корзины, готовые рассыпаться в труху от одного неловкого движения. Перед ним, словно призрак прошлого, стоял их дом. Вернее, его тень – кривобокий, почерневший скелет, который когда-то был их крепостью. Ветер гулял сквозь щели в стенах, издавая тонкий, протяжный стон – будто сама Белопустыня оплакивала их былую жизнь. Стены, раньше крепкие и ровные, теперь перекосились, будто невидимый великан в ярости толкнул избу набок. Бревна, когда-то золотистые от свежей смолы, почернели от времени и сырости, покрылись трещинами, словно морщинами на старом лице. Крыша, которую Марк крыл добротным тростником, теперь зияла дырами. В нескольких местах торчали жалкие заплатки из коры – последняя попытка хоть как-то укрыться от дождя. Единственное окно, крошечное, с мутным стеклом, мерцало тусклым светом. Внутри догорала свеча – последняя из их запасов. Скоро они останутся в полной тьме. Забор, выкрашенный в голубой цвет, как у всех счастливых семей в деревне, теперь представлял собой ряд покосившихся жердей. Краска облупилась, обнажив серую, прогнившую древесину. Но самое страшное – это дверь. Та самая, через которую Марк десять лет назад на руках внес молодую жену. Теперь она висела на одной петле, скрипя при любом порыве ветра.
Прошло уже больше года, как жители Белопустыни не видели своего князя. Владислав Пятый, младший отпрыск короля Амара, будто стерся из памяти этих земель. Деревня висела на самом краю мира – последний клочок Юланколии перед черной бездной Мертвого Леса. Отсюда, в ясные дни, можно было разглядеть дымные очертания горкейльских сторожевых башен. Лес вставал на горизонте черной, колючей стеной – сплетение скрюченных дубов, чьи ветви скрипели на ветру, будто шепча проклятия. Их корни, похожие на костлявые пальцы мертвецов, цепко впивались в землю, словно пытались вытянуть из нее последние соки. Говорили, что деревья здесь растут не вверх, а внутрь – вгрызаясь в камень, в поисках чего-то, что скрыто глубоко под землей. И с каждым годом они подползали ближе к деревне, метр за метром, неумолимо, как сама судьба.
