Книга посвящатеся моему деду.
Кузнецу.
По стенам каменным плясали отсветы –
оранжевые языки ложились причудливо, то так, то эдак, удлиняя и
густя тени по углам. Гулко и печально вздыхали меха, раздуваемые
рукой подмастерья. Густо и обильно стекал пот, темнил повязку
налобную, и, преодолев преграду в виде ветхой тряпицы и густых
бровей, заливал, все-таки, едкий, глаза. Воздух, густой и
жаркий, не давал вдохнуть глубже. И могучая грудь молотобойца
вздымалась едва-едва, отмеривая точно малые толики этого горячего
варева. Пальцы поглаживали гладкое, отполированное десятками других
рук молотовище. А Фард все молчал – стоял пред горном, сложив
руки поверх кожаного фартука. Стоял и молчал, глядя на пламя.
А потом, словно получив ответ, дал знак. И снова заговорили меха –
шумно, с шипением нагнетая воздух. Металл на наковальне вновь
разгорелся алым. Тонко звякнул ручник, тяжело, басом, вторил
ему молот. И снова – тонко-гулко, тонко-гулко. Алая окалина,
прорезав густой воздух кузни, приземлилась на плече Фарда.
Врезалась, вгрызлась в кожу, прожигая ее. Фард не поморщился даже –
таких отметин на его руках и плечах было не счесть. Подцепил тонкую
горячую частичку будущего меча своими грубыми пальцами кузнеца,
руку протянул и аккуратно разжал пальцы над наковальней. На этом
крошечном куске металла осталась его кровь. Своя кровь
– едва ли не лучшее, что может дать мастер своему детищу.
Снова тонко пропел ручник, снова
гулко бабахнул молот. Замолкните, птицы ночные и звери в лесу за
дверью кузни. Не брешите, псы деревенские. И вы, люди, спите. Пока
Фард кует Фардгрир.
Солнце просвечивало сквозь
тонкие, едва набравшие клейкую зелень листочки. Нежно журчала по
камням река. И, вопреки этой идиллии, вышедший из деревянных дверей
человек был занят тем, что чесал пах. «Фу!» - скажет
читатель. И будет совершенно прав.
Стоящий в дверях мельницы был
русоволос, круглолиц и телом как хлеб – мягкий, но крепкий. Звали
его – Пэлто. А если по отцу – то Пэлтос, но литера «с» куда-то
делась, передав имя от отца к сыну.
Пэлто потянулся сладко, со вкусом,
так, что холщовая рубаха наморщилась на плечах шириной в добрую
сажень. Утро было ясным, хрустким, прозрачным. А потом все
испортилось.
______
Гут бежала через лес. Бежала,
спотыкалась, падала, обдирала ладони о сухие ветки, вновь
поднималась и снова бежала. Куда? Зачем? Не те вопросы.
Главный – от кого?
За спиной остались гарь пожарища,
лязг метала, ржание лошадей, крики людей. За спиной осталась
смерть. От нее и убегала Гут. И путалась первая легкая паутина в ее
рыжих волосах. И смерть наступала ей на пятки.
Бежала Гут куда глаза глядят. А глаза
привели к реке.
_________
Утром Фард обнаружил на дверном
наличнике две свежие зарубки. Кто пустил этот слух – руки бы выдрал
тому да местами поменял.
Деревенские девки и парни уже
пару лет крепко верили в то, что кузнец Фард – лучший помощник в
делах сердечных. Откуда весть такая пошла – Фард догадывался
смутно. Ну, помог он как-то одной паре молодых дуралеев, почти
случайно помог. Теперь у этих дуралеев уже орал в доме
здоровый горластый младенец, а по обе стороны от двери дома
деревенского кузнеца все было в зарубках. Кузню трогать опасались,
а вот небольшой его домишко – лучшее место для поиска удачи в делах
любовных. И парни, и девки знали: кто оставит зарубку на наличнике
кузнецова дома – быть тому к осени с парой. И если парней еще можно
поймать и на кулаках объяснить, что негоже портить чужое добро, то
с девицами что делать прикажете? Фард терпел и лишь вздыхал, глядя
по утрам на свежие зарубки. Самое удивительное, что привычка эта не
забылась, а, наоборот, набирала силу. Все сбывается - так говорили
люди. Фард усмехнулся криво, вернулся в дом. Меч лежал подле ложа,
завернутый в одеяло. Спал словно. Впрочем, знал Фард откуда-то – и
в самом деле спит клинок. Но проснется скоро.
