Про «устрашателей» мы ничего не знали, пока не объявились «гуманисты». Гуманисты упали со звёзд и притащили с собою устрашателей, потому как настоящие гуманисты не могут и шагу ступить без устрашателей.
До гуманистов наш мир был плоским и мудрым, досаду в нём являл только Задиристый. Он доказывал, что мир – круглый, отрицая очевидное. А всякий, кто занимается делом, не спорит и не доказывает. Он мыслит. Мудрый ищет начало всего, Скептик пророчит всеобщий конец – если Мудрый найдёт начало, конечно! – Сомневающийся полагает началом всего сомнение, а Мечтателю грезятся далёкие миры с обилием таких, как мы. Мало ли кто над чем размышляет! Нас немного и каждый кумекает о чём-то своём.
Но Задиристый повадился не столько мыслить, сколько доказывать правоту своей мысли. Мне. Я ведь возник в нашем мире последним, когда все уже грустили тут, погружённые в размышления. Как я очутился среди них, не знаю. Вы разве помните своё появление на свет? Каковы ваши воспоминания о мире, самые-самые первые? – вы их от пятых-десятых вряд ли отличите.
Вот и я: брезжит в уме лишь багровый горизонт и небо жёлтое над единственной головой, рук и ног – по паре. Стою босыми ногами на раскалённых добела камнях, а не больно ничуть. Голый человек обликом. В пейзаже только горячие камни и кое-где водоросли висюльками. Сплёл из них рубище, людям ведь положена одежда. Примерил: впору.
Так и живу. В рубище. Износится одно – плету из корней и водорослей новое. Время измеряю в рубищах. Про часы не знаю ничего, хотя вижу на левом запястье след от браслета, белую полосу повыше левой загорелой кисти. Где, когда, как выглядели эти часы, да и как ими время отмерять? – ни малейшего представления.
У меня ни учеников, ни имени. У Задиристого тоже нет учеников и потому спорит он неспроста. Для общественного веса ему нужен хотя бы один ученик, но кто же признает учителем Задиристого?
На где-то на третьем миллиарде рубищ, когда погасли вулканы и горячий мир заболотился, Задиристый ушёл в болотные туманы. И, едва я проник измученной догадкою в ключевой теологический парадокс, Задиристый появился со стороны противоположной. Восторгов и воплей он принёс и произнёс столько, что заволновались болота и пришли некоторые из наших, мыслящих поблизости.
– Ты не один, – напомнил Задумчивый Задиристому. – Зачем кричать?
– Я доказал ему, что наш мир круглый! – бушевал Задиристый и намеренно волновал болота, дабы собрать толпу побольше. – Я шёл исключительно прямо и вернулся к нему в спину! А уходил я спиною к его кислому лицу!
И Задиристый победно указывал на меня.
Наконец, собрались все.
– Он говорит правду? – хмуро спросил меня Скептик. – Он шёл спиною к твоему лицу и вернулся в спину?
– Понятия не имею, как он шёл, – признался я. – Я поворачивал лицо и озирал болота.
– Зачем ты озирал болота? – удивился Глубокомысленный.
– Искал вдохновение, – пожал плечами я. – Черпал теологические образы в контурах тумана. Откуда мне знать, вернулось ли моё лицо к прежнему установлению взгляда? Взгляды изменчивы.
Скептик улыбнулся, и все наши принялись смеяться.
Так я получил имя «Находчивый», а Задиристый стал моим врагом. Как всякий оскорблённый враг, он потерял стыд и повадился показывать мне язык.
Примерно в то самое время – где-то на третьем миллиарде рубищ – и шлёпнулись в наше болото первые гуманисты. Правда, в те дни они ещё не величали себя «гуманистами» и назывались «астронавтами», потому ругались отчаянно и наскакивали друг на друга с кулаками. Выясняли, кто виноват в аварии звездолёта и в грядущей гибели от непригодной для дыхания атмосферы. Так и норовили метнуть жребий, чтобы поделить последний баллон с воздухом честно: на кого перст судьбы укажет, тот и будет дышать, глядючи, как невезучие от удушья мрут.
