Педали велосипеда крутились мерно, чуть поскрипывая на ходу. На
велик я не садилась лет эдак… пятнадцать, наверное. Навыков не
утратила, но в первые дни адски болели и спина, и ноги, и
задница.
На улице царил май — самое лучшее время года. Май — это вообще
лучшее, что может случиться. А если ты едешь на велосипеде по
ухабистой проселочной дороге, поднимая за собой шлейф пыли, в лицо
светит солнце и пахнет сиренью — лучше быть просто не может. Тем
более задница к кочкам уже привыкла.
Деревни было две. Малая Покровка и большая Покровка. Хотя точнее
было бы назвать Покровка нищая и Покровка миллионерская. Между ними
три километра, церковь на пригорке и сотни… тысячи ступенек
социальной лестницы. Я еду из малой в большую.
В нищей Покровке я обосновалась месяц назад. Домик принадлежал
нашей семье тьму тьмущую лет, мама тут помидоры сажала, пока ей не
надоело. Идти после развода мне было некуда — не к родителям же в
двушку — поэтому я тут и обосновалась. Велосипед из гаража достала
— он тут кучу лет стоял. Дядь Ваня — сосед — подкачал и подклеил
шины. Красота!
Весна в этом году необычайно ранняя — все цветёт. Солнце палит,
не щадя, я даже загорела уже, хотя Танька и вычитала в сети, что
майский загар самый вредный. Ну и пусть.
Малая Покровка осталась позади, я со скрипом въехала на горку,
вниз прокатилась уже с ветерком. А в первую неделю я вкатывала
велик наверх пешком. Контраст между деревнями разительный. Здесь —
особняки стройными рядами. Правда, сирень и здесь цветёт — красиво
же. Но поспорить готова, сирень не пролетарская, а самая что ни на
есть элитная. Дорога здесь гладкая, ни единой щербинки. Ехать по
ней просто экстаз для измученной задницы.
Дом, в котором обитает Таня, тоже утопает в сирени. Он красивый,
три этажа, словно с открытки сбежал. Я бы позавидовала подруге, но
нечему — она работает здесь няней. Тотошке, которого она блюдёт,
два года. Его родителей я ни разу не видела, но наверняка они есть
— кто-то же Тане платит.
Я поставила велосипед у крыльца и вошла внутрь. Танька сидела в
кухне с видом самым унылым. Тотошка оптимистично ковырялся в каше
руками.
— Господи, седьмой час только! — простонала она. — Иногда мне
хочется накормить этого ребёнка снотворным.
— И что тебя останавливает?
— Врождённый и, к сожалению, неизлечимый гуманизм.
Танька налила мне кофе. Я пила его, покачивала ногой и смотрела
на Тотошку. Вот человек, который умеет радоваться жизни! Хлопнул
ладонью по тарелке — каша в разные стороны. Тотошка визжит и
смеётся, он счастлив. Я тоже так хочу.
— Горе ты моё, — обратилась к подопечному Таня. — Давай немного
в ротик. Смотри жу-у-у-у — это летит самолётик, давай — ам!
Тотошка разом растерял весь свой оптимизм и разревелся. Я встала
и пошла к окну. До начала моего рабочего времени ещё целых десять
минут. Если постараться, я даже два кофе выпить успею, он тут
отменный.
Напротив такой же идеальный дом. Правда, в два этажа, но такой
расчудесный, что, пожалуй, лучше Танькиного. Строгий, сдержанный
стиль, чётко выверенные линии, и вместе с тем — кажется уютным.
Идеально выстриженная лужайка, вместо забора — кусты уже
расцветающего шиповника. Наверняка в этом доме живут счастливые
люди. И богатые, да.
— Ты уверена, что не сошла с ума? — участливо спросила Таня,
когда я собралась уходить.
— А если и сошла? Надо же было когда-нибудь.
— Бедные твои родители.
Танька участливо покачала головой и вынула Тотошку из детского
стульчика, унесла умывать — каши на ребёнка попало куда больше, чем
в него. А я пошла работать.
Я забыла представиться — меня зовут Настя. Мне двадцать восемь
лет. Этой весной я развелась с мужем. Об этом я стараюсь не
вспоминать, но выходит не очень. И все они — и муж, и мои родители
— уверены, что я не смогу жить самостоятельно. Что просто не
способна на это. Сидят, ждут, когда я вернусь, и периодически
выносят мне мозг.
