Женя никак не могла привыкнуть, что стуки, скрип, тени так быстро растут, так быстро обживают дом. Они обступали ее острова – рабочий и кухонный стол, диван, кровать. Стоило ей уйти, как неуют ложился на скатерть и плед, на синий ковер, на стены. Она храбрилась, громко хлопала дверью, включала свет.
Денежная беспомощность, торопливая злость на сочувственные слова, произнесенные некстати, не так. Первое время чувства доходили до Жени через заглушку, но все равно тревожили, теребили. Затем и это пропало. На новой работе знали двое – подруга, которая помогла устроиться, и Авросин.
– За сколько снимаешь? – спросил он, вешая мокрое пальто в прихожей. В руках держал зонт и еще не решил, можно ли раскрыть его на паркетном полу. – Можно?
– Да, конечно. Не снимаю. Наследство, – коротко объяснила она.
Авросин присвистнул. Хотел пошутить, но, глядя на Женю, в которой сломалось и не могло сложиться обратно обычное приветливое выражение, осекся.
Женя пошла на кухню найти штопор.
Просторная квартира была куплена родителями по ипотеке. Жене осталось доплатить миллион. Палатку родителей, разбитую по недосмотру инструктора в опасном месте, накрыло лавиной в прошлом году.
Она не была уверена, какие бокалы подойдут для его вина.
– У тебя красное или белое?
– Красное.
Достала новые. Авросин поставил бутылку на кухонный стол. В носу защекотало несерьезным, чем-то вроде засахаренной мяты или зефира. Слышала этот запах давно, в первую встречу, у лифта. Потом он пропал, или она перестала замечать?
«Пустая коробка из-под сладостей». – Женя вспомнила, как сегодня, в обеденный перерыв, девочки пробовали конфеты-ассорти, подаренные Авросиным, и спорили, кому достанется вишневая. Вишневая досталась ей.
В офисе Авросин слыл ловеласом. Цветок, открытка, плитка редкого шоколада или лакрица в прозрачном пакете – он был, казалось, сделан из сувениров, знаков внимания. Сыпал ими, не разбирая, зачем и кому. И все же он ей нравился. Может быть, тем, что одевался со вкусом. А может быть, праздной легкостью, которая была ему присуща и, как дымка, окутывала все близ него.
Между ними установился полудружеский, полушутливый тон. Авросин почти никогда не задерживался у ее стола, не задевал комплиментами. Оставлял короткие записки с рисунками. Смешные и незлые шаржи.
Она сама предложила выпить. Думала, откажется. Он согласился.
– Тогда у меня.
Сама удивилась: авантюра. Или осень.
По дороге домой смотрела поверх его уха на разряженные, в медальках листьев, деревья. Воздух готовился: то ли к дождю, то ли к снегу, то ли к грозе. Жене была непонятна природа, она никогда не знала, чего от нее ждать. Она сказала это Авросину, а он усмехнулся, пожал плечами.
– Я ничего не жду.
Руки и плечи оказались у него в веснушках, таких частых и светлых, что в полутьме превращались в золотую кольчугу. Звон дисков перекочевал в Женин сон и разбудил утром: она завтракала одна.
«Музыка», – вспомнила Женя. Порылась в прихожей. Наушники лежали рядом с обувным кремом. Ехала в метро и слушала Бетховена, чего не делала, наверное, со школы. Пальцы сами собой бежали по перилам, по капроновым коленкам, стучали по столу и клавиатуре – с новым звучащим смыслом: «Все устроится…»
Что устроится? Как устроится? Можно сменить работу. Снова заняться музыкой.
Легко заполнила давно висевший отчет. Удалила две старые папки. За делами не искала Авросина, но вечером вспомнила минувшую ночь и удивилась, что не поздоровалась с ним сегодня. Набрала сообщение и спустилась в метро. Снова шел дождь.
Открыв дверь квартиры, замерла: тени лились серебристыми волнами, как вода. Не включая света, поставила «Лунную сонату». Сняла пальто и ботинки, села на стул напротив стены и смотрела, пока дождь не кончился.
