Глава 1.
Младенца Райдо нашел на кухне.
Не спалось.
Давненько уже не спалось: ночью боль
наступала. И порой Райдо казалось, что все его тело, и без того
сшитое из лоскутов, вот-вот рассыплется. Он открывал глаза, пялился
в потолок, по темноте серый, грязный и в разводах. Вытягивал руку,
не то пытаясь дотянуться до этого потолка, не то просто убеждаясь,
что еще способен шевелить руками. Малейшее движение отзывалось
болью, и Райдо с непонятным ему самому удовлетворением изучал ее
оттенки, гадая, когда же все закончится.
Доктора утверждали, что прогноз
хороший и с наступлением зимы разрыв-цветок уснет, правда, когда
Райдо спрашивал, а что будет весной, они отводили взгляд.
Бестолочи.
Он знал, что умрет, так какая
разница? Зима, весна или вот осень…
Дожди седьмой день кряду. Райдо
считает дни, зачеркивая их красным карандашом на обоях. Поначалу
ему казалось, что он не протянет хоть сколько бы долго, но вереница
крестов у кровати росла, и теперь Райдо нашел очередное развлечение
– рассматривал их, пытаясь вспомнить день, который был скрыт за тем
или иным крестом.
Получалось хреново.
У него всегда получалось хреново с
памятью, а уж теперь, когда эта самая память здорово отравлена
алкоголем…
…бутылка на полу.
Первое время Дайна ставила бутылку
на столик, хороший столик, аккуратный, под белой скатеркой и
кружевной салфеткой, которую Дайна старательно крахмалила, но от
салфетки все одно тянуло щелоком и еще чем-то, что в безумной
голове Райдо прочно увязывалось с госпиталем.
Дерьмо.
Полное.
Салфетку он сжег, и скатерть, и
столик попытался, а вот бутылку оставил.
У кровати.
И сейчас он руку спустил, зашевелил
пальцами, пытаясь нащупать горлышко.
Не давалась. А когда далась,
паскудина этакая, то обнаружилось, что бутылка пуста. И от этой
жизненной несправедливости Райдо взвыл.
Мысленно.
Выть вслух не позволяла
гордость.
Зацепившись рукой за изголовье
кровати, металлическое, витое и раздражавшее острым запахом
холодного железа, который по дождям сделался особо резким, Райдо
сел.
Голова кружилась.
Сколько он выпил? Много. Но
недостаточно много, чтобы уснуть.
– Бутылка, – позвал Райдо, щурясь, –
Ты где? Цып-цып-цып…
Должна быть. В комнате всегда имелся
запас. Дайна следила, ставила где-нибудь поближе к кровати. И
Райдо, опустившись на четвереньки, под кровать заглянул.
Пусто.
Ан нет, что-то виднеется под
столиком. Далеко. И Райдо не дойдет. Или все-таки дойдет? Если на
четвереньках… раз-два… стоять тяжело, и тело того и гляди
разлезется. Но ничего, как-нибудь, пусть лучше разлазится с
вискарем, чем без оного.
И эта бутылка оказалась пустой.
– Вот гадство, – сказал Райдо и
добавил пару слов покрепче, потому как ситуация располагала.
Он поднялся, опираясь на несчастный
столик. Комната качалась. Или Райдо качался?
Нажраться успел.
Матушке бы не понравилось. Матушка
бы укоризненно покачала головой и, быть может, сказала бы, что
Райдо следует взять себя в руки. Он и взял. И даже постоял,
опираясь на подоконник, пялясь в окно. Темное. Рама белая,
свежевыкрашенная. А гарью тянет, но не от рамы – от стены…
…дом горел, …давно, наверное,
вечность тому, поскольку на войне время идет совсем иначе, но война
позади и дом подлатали, прежде, чем вручить Райдо.
Законная награда.
И радоваться бы, а он чует шрамы,
которые странным образом сродняют его и этот альвийский особняк. Но
сочувствия не испытывает. Порой Райдо начинало казаться, что он
вообще утратил способность испытывать какие-либо эмоции помимо
раздражения, да и то постепенно утопало в море виски…
…да, о виски думать надо.
…о бутылках-бутылочках, которые
прячутся на кухне, в погребе. Райдо точно знал, что виски Дайна
запирает, не от него, но от Ната, который еще слишком молод, чтобы
пить. Смешно. Воевать – не молод, а пить – увы…
