Глава 1.
Огонь и вправду оказался честной
стихией.
Ненависть не вернулась; но и
пустота, выжженная пламенем, не исчезла. Ийлэ ощущала ее дырой в
груди, которую никто больше не видел. Эта дыра не мешала, нет, и
порой Ийлэ вовсе забывала о ее существовании, но она… была.
Меж тем потянулись зимние дни, один
за другим, пока вдруг не выяснилось, что зимы этой уже и не
осталось.
Вернулась кухарка, а с нею конюх и
две женщины в черных вдовьих платках. Они скользили по дому
призраками, оставляя после себя запах горя и камфоры. Ийлэ
сторонилась людей.
А люди сторонились Ийлэ.
Она словно не существовала для них.
И пускай, главное, что дом больше не мерз.
Камины.
И завтраки в гостиной, поскольку
столовая слишком велика для троих. Нат и Нани, с которой он
возится, будто бы с куклой. Райдо.
Ийлэ.
Игра в семью? Почему бы и нет.
В этой игре есть место книгам и
клавесину. Руки Ийлэ неуклюжи, и игра получается неровной, но никто
не обращает внимания.
Обеды.
Прогулки по двору.
Ужины и долгие вечера.
– Расскажи, – Райдо устраивается на
полу, рядом с Нани, которая подобному соседству лишь рада. Она
моментально выпускает из рук погремушку и, пыхтя, вздыхая от
натуги, пытается развернуться. Руки ее вязнут в толстой шкуре, но
Нани упряма.
– О чем?
– Не знаю… о чем-нибудь. О
городе…
Для него истории Ийлэ – сказка, и
кажется, она сама начинает воспринимать их именно так. Легче
становится.
На сказку нельзя затаить обиду.
Или злость.
Ей нельзя отомстить, и проклинать за
обман бессмысленно, потому что сказка – это вымысел. Неправда. И
Ийлэ ложится на кушетку, руки спускает до самого пола, гладкого,
вылизанного солнцем добела, дотепла.
– О городе… давным-давно…
Райдо фыркает, и Нани заходится
смехом, до того ей радостно… пускай, если радостно.
– Давным-давно, еще до войны… – и
улыбка уходит из глаз Райдо. Жаль. Ей нравится смотреть, как он
улыбается, пусть бы и радость эта иррациональна, но Ийлэ может себе
позволить иррациональность. – В этом городе устраивали ярмарку.
Ежегодную.
– Благотворительную?
– Конечно… мы собирали деньги для
помощи сиротам… или старикам… или вдовам… мало ли… тогда,
давным-давно, в мире всегда находились люди, которым нужна была
помощь.
– Они и сейчас остались.
Ийлэ поморщилась: возможно, и
остались, но нельзя путать сказку с реальностью, от этого будет
больно. А она больше не хочет боли.
– Мне ярмарки нравились, – Ийлэ
проводит пальцем по доске, которая гладкая, но все равно неровная,
и ей странно, что одно возможно сочетать с другим. – Я рисовала…
тогда у меня получались милые акварели. Розы в букете, и нарциссы,
а вот с гиацинтами не ладилось. Нет, все было очень точно, но
выходили они какими-то ненастоящими, понимаешь? Безжизненными… а
розы покупали хорошо. Папа делал шкатулки, то есть, не совсем
шкатулки, заготовки из дерева, крохотные, такие, которые на два
кольца… и замочек с секретом… а мама украшала их раковинами и
кусочками перламутра… всегда дюжину для ярмарки…
– А моя букеты из перьев делает, –
признался Райдо. – Красивые.
И это тоже было неправильно. Нет, не
то, что матушка его делает букеты из перьев, но сам факт, что у
него где-то там, далеко, имеется мать, и что она участвует в
ярмарках. И что сами эти ярмарки существуют с их кукольным театром,
лавочниками и коробейниками, палатками, в которых можно увидеть
какое-нибудь чудо, непременно рукотворное, но от того не менее
волшебное…
– Мамины шкатулки всегда
пользовались успехом, особенно, когда кто-то собирался сделать
предложение… их продавали с аукциона, и все в городе знали, для
кого… то есть, кто будет играть свадьбу и… и, наверное, это
ерунда?
– Наверное.
Райдо легко соглашаться.
Он рядом, на полу, перевернул Нани
на спину и щекочет, а та дрыгает ногами, пыхтит, не то от
возмущения, не то от восторга.
