Рассвет ещё не успел облизать своими холодными языками верхушки вековых сосен, что стеной обступали деревню Полесье. В предутренней хмари, густой и влажной, как мох на северной стороне ствола, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь редким, надсадным криком заблудившегося во сне петуха.
Внутри бревенчатого сруба, стоявшего на самом краю деревни, у самой кромки леса, было темно и пахло смолой, дымом остывшего очага и едва уловимым, горьковатым ароматом сушёных трав, свисавших с потолочной балки. Из вороха волчьих шкур на широкой лавке донёсся глубокий вздох, и на мгновение воцарилась тишина, а затем груда мехов зашевелилась.
Радомир поднялся без единого лишнего движения, словно хищник, пробудившийся от чуткого сна. Его тело, привыкшее к ранним подъёмам, не нуждалось ни в понуканиях, ни в колокольном звоне, которого в их деревне и не было. Мир для него начинался не с солнца, а с внутренней готовности.
Широкие, литые плечи, покрытые сеткой старых, давно побелевших шрамов – следов медвежьих когтей и неудачных стычек с кабаньими клыками, – лоснились в слабом свете, пробивавшемся сквозь мутное бычье окно. Он был высок, но не казался неуклюжим; каждый его мускул был на своём месте, выкованный годами тяжёлой работы и ежедневных тренировок. Густые русые волосы, стянутые на затылке кожаным ремешком, спадали на мощную шею. Лицо у него было суровым, обветренным, с чётко очерченными скулами и пристальным взглядом серых глаз, в которых таился холод лесного ручья.
Не зажигая лучины, Радомир на ощупь нашёл ковш, вышел в сени и зачерпнул ледяной воды из дубовой кадки. Выплеснув её себе на лицо и грудь, он шумно выдохнул, прогоняя остатки сна. Холодная вода обожгла кожу, заставив кровь быстрее бежать по жилам. Это был его ежедневный ритуал, простой и неизменный, как смена времён года.
Вернувшись в избу, он подошёл к остывающему очагу, поворошил угли и подбросил пару поленьев. Огонь нехотя заплясал, отбрасывая на стены неровные, дёрганые тени. Дом Радомира был под стать ему – крепкий, простой и функциональный. Сложенный им самим и его покойным отцом, сруб дышал надёжностью. Вдоль стен – лавки, покрытые шкурами. В углу – стол, сколоченный из цельной дубовой плахи, и пара таких же грубых стульев. На стене висело оружие: охотничий лук из тиса, колчан с оперенными стрелами и рогатина с острым, как бритва, наконечником. Ничего лишнего, лишь то, что помогало выжить. В самом тёмном углу, на маленькой полочке, стоял грубо вырезанный из корня идолище Велеса – молчаливый покровитель лесов, скота и всякого зверя.
Радомир отрезал толстый ломоть вчерашнего печёного мяса, взял краюху ржаного хлеба и, присев у разгорающегося огня, принялся за свой скудный завтрак. Он ел медленно, основательно, как и всё, что делал.
Когда на востоке небо из свинцового стало медным, он закончил трапезу и вышел на задний двор. Здесь, на утоптанной земле, стоял его молчаливый противник – врытый в землю толстый столб, изрезанный и исполосованный тысячами ударов.
Радомир снял с гвоздя у двери свой меч. Это был не щегольской клинок киевского дружинника, сияющий полировкой. Его меч был старым, верным другом и рабочим инструментом. Широкое лезвие несло на себе отметины многих битв – с людьми и со зверьем, рукоять, обмотанная тёмной кожей, идеально ложилась в его мозолистую ладонь. Вес оружия был привычен, как вес собственной руки.
И начался танец.
Сперва движения были медленными, плавными. Радомир разминал плечи, запястья, вращая мечом, описывая им в воздухе широкие, ленивые восьмёрки. Воздух тихо посвистывал, разрезаемый сталью. Это была разминка, пробуждение тела, напоминание каждому мускулу о его предназначении.
