Дождь пахнет кровью и озоном
Дождь в Эхобурге был отдельной формой жизни. Не просто вода, падающая с вечно свинцового неба, а вязкая, маслянистая субстанция, пропитанная сажей, отчаянием и несмываемыми воспоминаниями. Он стучал по стеклу обшарпанного окна кабинета Калеба Ворона не как проситель, а как коллектор, пришедший забрать долг. Калеб знал этот стук. Он слышал его каждую ночь в своих снах, где капли превращались в крошечные молоточки, выбивающие из него остатки того, кем он когда-то был. Он сидел за своим столом, и единственным светом в комнате был фиолетовый отсвет неоновой вывески из алхимической лавки напротив. «Эликсиры и Проклятия», – гласила она, иронично подмигивая каждый раз, когда очередная капля замыкала контакт. Свет ложился на стол, выхватывая из темноты полупустой стакан с дешевым виски, тяжелую пепельницу, полную остывших трупиков самокруток, и старый, покрытый зазубринами клинок, который служил ему прессом для бумаг, которых у него почти не было.
Воздух в кабинете был густым, как и дождь за окном. Пахло табаком, алкоголем и пылью. Пыль была здесь хозяйкой. Она покрывала тонким серым слоем стопки книг по забытой демонологии и старым кодексам Магистрата, которые он так и не смог заставить себя сжечь. Реликвии прошлой жизни. Памятники падению. Калеб откинулся на скрипнувшем стуле, и пружины застонали, словно раненое животное. Он прикрыл глаза. В темноте за веками было спокойнее. Там не было фиолетового неона, не было дождя. Там была только пустота. Та самая пустота, что поселилась внутри него три года назад, когда Магистрат выжег из него всю магию, оставив лишь пепел и шрамы, которые не видел никто, кроме него самого. Они называли это «Очищением». Калеб называл это по-другому, но эти слова он произносил лишь в тишине, наедине со своим стаканом. Он был «опустошенным». Слово, которое звучало как приговор. Бывший дознаватель Калеб Ворон, чье имя когда-то заставляло трепетать самых могущественных колдунов, теперь был просто Вороном. Частным сыщиком без лицензии и магии, чьими главными инструментами стали цинизм и умение читать ложь в глазах людей. Магия оставила его, но привычка видеть узоры в хаосе осталась. Проклятие, а не дар.
Стук в дверь прозвучал так неожиданно, что Калеб вздрогнул. В этот час к нему никто не приходил. Его клиенты, если их можно было так назвать, обычно были мелкими торговцами, ищущими сбежавших должников, или ревнивыми женами, подозревающими своих мужей в связи с суккубами из Туманного квартала. Такие дела не требовали ночных визитов. Стук повторился, настойчивее. В нем не было ни страха, ни заискивания. Просто холодная, выверенная настойчивость. Калеб медленно открыл глаза, взял со стола стакан и допил остатки виски. Жидкость обожгла горло, прогоняя остатки дремоты. Он не ответил. Пусть уходят. Ему не нужны были проблемы, которые приходят после полуночи под аккомпанемент эхобургского дождя.
«Мистер Ворон, я знаю, что вы там», – раздался женский голос сквозь тонкую дверь. Голос был чистым, без уличного акцента нижних районов, но в нем звенела сталь. Голос женщины, привыкшей, что ей не отказывают. Калеб молча поднялся. Его движения были плавными, почти бесшумными – еще один пережиток прошлого. Он подошел к двери и посмотрел в крошечный, вмонтированный в дерево глазок, зачарованный линзой правдивого зрения. Еще одна безделушка, которую он не смог продать. Линза показывала не только облик, но и слабую ауру. За дверью стояла молодая женщина. Высокая, стройная, в дорогом плаще, с которого стекала вода. Капли собирались на безупречно уложенных темных волосах и падали на пол коридора. Но не это привлекло его внимание. Ее аура… она была яркой, пульсирующей чистой магической силой. Силой, которую он не ощущал так близко уже очень давно. Она была из тех, кто живет наверху, в Шпилях, где воздух чище, а магия течет свободно. Такие, как она, не спускались в его сточную канаву от хорошей жизни.
